Грозовой перевал

Оглавление

— Нет, я никогда никого не буду любить больше, чем папу, — ответила она решительно. — К тому же люди иногда ненавидят своих жен, а сестер и братьев никогда. И если бы ты был мне братом, ты жил бы с нами, и мой папа любил бы тебя так же, как меня.

Линтон стал, спорить, что так не бывает, чтоб люди ненавидели своих жен; но Кэтрин уверяла, что так бывает, и не нашла ничего умней, как привести в пример нелюбовь его собственного отца к ее покойной тетке. Я попыталась остановить ее неразумную речь, но не успела: девочка выложила залпом все, что знала. Мастер Хитклиф в сильном раздражении заявил, что ее россказни — сплошная ложь.

— Мне это сказал папа, а папа никогда не лжет, — ответила она с вызовом.

— Мой отец презирает твоего! — закричал Линтон. — Он его называет дураком и подлой тварью.

— Твой отец — дурной человек, — возразила Кэтрин, — и некрасиво с твоей стороны повторять то, что он говорит. Он, конечно, дурной, раз тетя Изабелла вынуждена была его бросить.

— Она его не бросила, — сказал мальчик. — И ты ни в чем не должна мне перечить.

— Бросила, бросила! — кричала моя молодая госпожа.

— Хорошо, так я скажу тебе кое-что, — объявил Линтон: — Твоя мать не любила твоего отца, — вот тебе!

— О-о! — вскрикнула Кэтрин в таком бешенстве, что не могла продолжать.

— А любила моего, — добавил он.

— Ты лгунишка! Теперь я тебя ненавижу! — Она задыхалась, и ее лицо стало красным от возбуждения.

— Любила! Любила! — пел Линтон в глубине своего кресла и, запрокинув голову, наслаждался волнением противницы, стоявшей позади.

— Бросьте, мистер Хитклиф! — вмешалась я, — это вы тоже, должно быть, говорите со слов отца?

— Нет, не с его слов. А вы придержите язык! — ответил он. — Да, Кэтрин, да, она его любила! Любила!

Кэти, не совладав с собой, сильно толкнула кресло, и Линтон от толчка повалился на подлокотник. Его тут же стал душить кашель, быстро положив конец его торжеству. Приступ длился так долго, что напугал даже и меня. А Кэти расплакалась в ужасе от того, что натворила, хоть и не сознавалась в том. Я обняла мальчика и держала его, покуда кашель не прошел. Тогда он меня оттолкнул и молча откинул голову. Кэтрин тоже перестала плакать, чинно села против него и глядела на огонь.

— Как вы чувствуете себя теперь, мастер Хитклиф? — спросила я, выждав минут десять.

— Хотел бы я, чтобы она себя так чувствовала, — ответил он, — злая, жестокая девчонка! Гэртон никогда меня не трогает, он ни разу в жизни не ударил меня. А мне было сегодня лучше — и вот… — Голос его дрогнул, он всхлипывал.

— Я тебя не ударила! — пробормотала Кэти и прикусила губу, не давая воли новому взрыву чувств.

Линтон стонал и вздыхал, точно в сильном страдании, и тянул так с четверть часа; нарочно, видно, чтобы привести в отчаяние свою сестру, потому что каждый раз, когда он улавливал ее приглушенное всхлипывание, в его голосе звучала новая боль и волнение.

— Мне жаль, что я причинила тебе вред, Линтон, — сказала она наконец, не выдержав терзания. — Но со мной ничего бы не сделалось от такого легкого толчка, и я не думала, что он может повредить тебе. Но ведь он тебе не очень повредил — не очень, Линтон? Не могу же я уйти домой с мыслью, что сделала тебе зло. Отвечай же! Говори со мной!

— Я не могу говорить с тобой, — прошептал он. — Ты так сильно толкнула меня, что теперь я не усну всю ночь, задыхаясь от кашля. Если бы и с тобой так бывало, ты бы знала, что это такое, но ты будешь преспокойно спать, пока я тут мучаюсь один-одинешенек. Хотел бы я посмотреть, как бы ты сама проводила такие страшные ночи! — И он громко расплакался от жалости к самому себе.

— Если страшные ночи для вас — привычное дело, — сказала я, — значит, не из-за барышни вам не спиться; не приди она вовсе, вы спали бы ничуть не лучше. Впрочем, так это или не так, она больше не станет вас тревожить, и, может быть, вам будет покойнее, когда мы уйдем.

— Уйти мне? — спросила печально Кэтрин, склоняясь над ним. — Ты хочешь, чтобы я ушла, Линтон?

— Ты не можешь изменить того, что сделала, — ответил он сердито, отшатнувшись от нее, — или изменишь только к худшему: разволнуешь, и у меня поднимется жар.

— Значит, мне лучше уйти? — повторила она.

— Во всяком случае, оставь меня в покое, — сказал он, — не переношу, когда ты много говоришь.

Она медлила и еще несколько томительных минут не сдавалась на мои уговоры уйти; но так как он не заговаривал и не глядел на нее, она в конце концов направилась к двери, и я за ней. Нас заставил вернуться громкий стон. Линтон сполз с кресла и нарочно бился на полу перед огнем, точно скверный избалованный ребенок, решивший доставлять всем вокруг как можно больше огорчений и тревоги. По всему поведению мальчишки я сразу поняла его натуру и видела, что было бы безумием потакать ему. Но мисс Кэтрин не разобралась: она в ужасе кинулась назад, стала на колени, и плакала, и ласкала его, и уговаривала, покуда он не утих, потому что стал задыхаться, никак не из сожаления, что огорчил ее.

— Я положу его на кушетку, — сказала я, — и пусть катается по ней, сколько ему угодно: не век же нам стоять и смотреть. Надеюсь, вы теперь убедились, мисс Кэти, что не тот вы человек, который может его исцелить, и что причина его болезни не в нежных чувствах к вам. Ну его совсем! Идем. Как только он увидит, что рядом нет никого, кто стал бы обращать внимание на его дурь, он будет рад полежать спокойно.

Она положила подушку ему под голову, поднесла ему воды; он оттолкнул стакан и беспокойно заерзал на подушке, точно это был камень или полено. Кэти попробовала положить ее удобней.