Грозовой перевал

Оглавление

— Я не могу сидеть с ней, — ответил он брюзгливо. — Она меня выжила из моей комнаты: все время ревет, а я не могу этого переносить! Она все не перестает, хоть я и говорю, что позову отца. Я раз позвал его, и он пригрозил задушить ее, если она не уймется; но она начала снова, как только он вышел за дверь, и ныла и причитала всю ночь, хоть я стонал от мучения, потому что не мог заснуть.

— Мистера Хитклифа нет? — спросила я, видя, что этот жалкий человечек не способен посочувствовать своей двоюродной сестре в ее душевной пытке.

— Он во дворе, — ответил Линтон, — разговаривает с доктором Кеннетом, а доктор говорит, что дядя наконец и в самом деле умирает. Я рад, потому что останусь после него владельцем Скворцов. Кэтрин всегда говорит о Мызе как о своем доме. А дом не ее: он мой. Папа говорит: все, что есть у нее, — мое. Все ее чудные книжки — мои. Она предлагала отдать мне и книжки, и свою лошадку Минни, и красивых птиц, если я достану ключ от нашей комнаты и выпущу ее, но я ей ответил, что ей нечего мне предложить — это все мое. И тогда она заплакала и сняла с шеи маленький портрет и сказала, что отдаст это мне — два портрета в золотом медальоне: с одной стороны ее мать, с другой — дядя, когда были молодыми. Это произошло вчера. Я сказал, что портреты тоже мои, и попробовал забрать у нее медальон. А злая девчонка не давала; она оттолкнула меня и сделала мне больно. Я закричал; тогда она испугалась — услышала, что идет мой отец, — сломала петли, разняла медальон и отдала мне портрет своей матери. Второй портрет она попыталась спрятать: но папа спросил, в чем дело, и я объяснил. Он отобрал ту половину, что была у меня, и велел ей отдать мне свою. Она отказалась, и он… он избил ее и сорвал медальон с цепочки и раздавил его каблуком.

— И вам было приятно смотреть, как ее бьют? — спросила я, нарочно поощряя его говорить еще и еще.

— Я зажмурил глаза, — ответил он, — я всегда жмурюсь, когда отец у меня на глазах бьет лошадь или собаку, он это делает так жестоко! Все же я сперва обрадовался — Кэти заслуживала наказания за то, что толкнула меня. Но когда папа ушел, она подвела меня к окну и показала мне свою щеку, разодранную изнутри о зубы, и полный крови рот. А потом она подобрала обрывки портрета и отошла и села лицом к стене, и с того часу она ни разу со мной не заговорила; временами кажется, что она не может говорить от боли. Мне неприятно это думать, но она противная, что непрестанно плачет, и такая бледная и дикая на вид, что я ее боюсь.

— А вы можете достать ключ, если захотите? — спросила я.

— Да, когда я пойду наверх, — ответил он. — Но сейчас я не могу пойти наверх.

— В какой это комнате? — спросила я.

— Ну, нет! — закричал он. — Вам я не скажу где! Это наша тайна. Никто не должен знать — ни Гэртон, ни Зилла. Довольно! я устал от вас — уходите, уходите! — И он склонил голову на руку и снова закрыл глаза.

Я сочла наилучшим уйти, не повидавшись с мистером Хитклифом, и принести освобождение моей молодой госпоже из ее родительского дома. Когда я там появилась, слуги встретили меня с большим удивлением и большой радостью, а когда они услышали, что и барышня наша цела и невредима, двое или трое из них хотели тут же броситься наверх и закричать об этом у дверей мистера Эдгара, но я заявила, что должна сама сообщить ему новость. До чего он изменился, на мой взгляд, за эти несколько дней! В ожидании смерти он лежал, как воплощение скорби и покорности. И выглядел совсем молодым: на деле ему было тридцать девять лет, но вы не дали бы ему и тридцати. Он думал, видно, о Кэтрин, так как шептал ее имя. Я взяла его за руку и заговорила.

— Кэтрин придет, мой дорогой господин, — сказала я тихо, — она жива и здорова, и к вечеру, надеюсь, будет здесь.

Я задрожала, когда увидела первое действие этих слов: он приподнялся, жадно обвел глазами комнату и упал на подушку в обмороке. Когда он пришел в себя, я рассказала, как нас принудили посетить Грозовой Перевал, а потом насильственно там задержали. Я сказала, что Хитклиф попросту втащил меня в дом, хоть это и не совсем отвечало правде. Я старалась говорить как можно меньше против Линтона и не стала описывать всю грубость его отца, потому что не хотела добавлять горечи в чашу, и без того переполненную.

Он разгадал, что в намерения его врага входило закрепить за сыном — вернее, за собою — не только земли Линтонов, но и личное имущество мисс Кэтрин. Но почему Хитклиф не ждал спокойно его смерти, оставалось загадкой для моего господина, потому что он не знал, как быстро вслед за ним должен был сойти в могилу и его племянник. Все же он понял, что нужно изменить завещание. Он решил не оставлять Кэтрин капитал в личное распоряжение, а передать его в руки опекунов, завещав его ей в пожизненное пользование с последующим переходом к ее детям, если они у нее будут. Таким образом, если б Линтон умер, наследство не могло бы перейти к мистеру Хитклифу.

Получив распоряжение от моего господина, я отправила человека за стряпчим, а четырех других, снабженных пригодным оружием, послала вытребовать у ее тюремщика мою молодую госпожу. И тот и эти задержались до ночи. Одиночный посланец пришел обратно первым. Он сказал, что мистер Грин, наш поверенный, когда он прибыл к нему, находился в отлучке и пришлось два часа ждать его возвращения; а когда Грин наконец вернулся, то сказал, что у него есть одно дельце в деревне, которое он никак не может отложить, но что он еще до рассвета прибудет на Мызу. Те четверо тоже никого с собой не привели. Они только принесли весть, что Кэтрин больна — так больна, что не может выйти из комнаты, — и что Хитклиф не дал им повидаться с нею. Я как следует отругала глупцов, что они поверили этой басне, которую я не стала пересказывать своему господину, решив нагрянуть утром всем гуртом на Перевал и буквально взять дом штурмом, если нам не выдадут узницу добром. Отец ее увидит, клялась я снова и снова, хотя бы нам пришлось убить этого дьявола на пороге его дома, когда он стал бы нам сопротивляться!