После России

Оглавление

«Варвар! Откуда ты на нашу голову, баран тупой? Напорол я лишку… ну, блин, делать-то что? Они уже по всем каналам выходят, надо что-то делать… Главное, чтоб не убили… Свои придут - отмажусь. Обидно будет погибнуть вот так вот…под конец», - Кирилл Валерьянович уже не таясь нервничал, ожидая ответа.

– Вы не верите в русское дело? Думаете, всё уже кончено? - Пирогов, еле сдерживаясь, заговорил, вставая из кресла.

– Да верю я… Верю, и Россию люблю… И вами… восхищаюсь… эээ… да… вот… Но и вы меня поймите. Вы скажите мне, как верховный правитель… Может, я чего-то не знаю? Есть может какие-то скрытые ресурсы? Как будет развиваться ситуация? Мне надо планировать действия городского правительства на случай зимы… боёв… и вообще… Мы даже примерно не знаем, что происходит в дальних районах. Там сплошной бандитизм… Больницы, больницы не готовы! - видно было, что Мамашев боится продолжения разговора. По его некрасивому носу стекла капля пота. «В тюрьму посадят. Это может и не плохо, потом выйду как герой… главное чтоб не пытали, Господи!», - от нервного напряжения у мэра Москвы заметно задёргалась нога. Подмышки были безнадежно мокрыми и отчаянно воняли.

– Вам правду сказать или наврать, а? Кирилл Валерьянович? - Пирогов подошёл вплотную к пахнущему страхом и дорогим парфюмом московскому мэру.

– Правду…, - Мамашев отошёл за стол и встал у стены, всем видом демонстрируя крайнюю степень испуга.

– А ты не обосрёшься от правды, жопа трусливая? - Пирогова затрясло от неконтролируемого приступа ненависти, - Не обделаешь свой костюмчик, а? Я тебе вот что скажу, сука! Насрать мне на твою Москву с пробором! И на Москву и на блядских ваших москвичей! Россия века жила без вашей Москвы и ещё столько же без неё проживет, понял? Вот уж, блядь, о чём я точно думать не буду - так это о Москве, понял? Мы тут Россию спасаем, а не Москву вашу! Поэтому войска готовятся дать отпор сепаратистам! Некогда нам ловить мародёров, этих ваших дорогих москвичей, ясно вам? И главное скажу! Мне бежать некуда. И мне, и моим ребятам… И тебе, говнюк! Не удастся отмазаться, понял? Сухим и чистым выйти из нашей вонючей речки-говнотечки у тебя, говнюк, не получится, ясно? И поэтому, если надо будет, я, блядь, вот из этого окна буду отстреливаться, понял? До последнего патрона! А если ты, гандон, будешь тут жопой вилять перед союзниками - я тебя напоследок за яйца повешу, понял? Вот на этой твоей люстре красивой! Подарок будет союзничкам, понял? Понял, сука?!

– Понял… зачем вы так? Скажите, что делать? - Мамашев был на грани обморока и стоял перед ним бледный и жалкий. «Убьёт прям сейчас… Ненавижу, быдло проклятое, ненавижу… не убил бы только», - чувство самосохранение и боязнь боли и смерти затмили все остальные мысли в голове бедного московского мэра.

– Пей валерьянку, дурак! Валерьянович! А чтоб ты тут не обосрался раньше времени, я тебе скажу: в ближайшее время всё кончится… наступление сепаратистов кончится. Китайцы придут нам на помощь… Ударят в тыл. Потребуют отмены Рижских договоров…

Пирогов вышел из кабинета и в кольце охраны пошёл длинными коридорами к выходу. Он соврал, и ложь его была никчемной…Коммуникатор включился, просигнализировав о вызове из секретариата Патриарха Кирилла. «Ещё и этот старый хрен!», - злобно подумал Владимир Егорович и перевёл изображение на экран перед собой.

– Ваше Высокопревосходительство, его святейшество спрашивает, можете ли сейчас с ним поговорить? - с характерным церковным акцентом спросил с экрана мужчина в рясе.

– Лично? Или так? Так - готов, - равнодушно поинтересовался Пирогов, глядя сквозь бронированные стёкла на едущий по сторонам его лимузина конвой и висящий на фасаде сгоревшего здания лозунг «Сделаем Россию единой и сильной! В.Е.Пирогов».

– Нет, его святейшество готов общаться по коммуникатору, - картинка на экране сменилась, и Пирогов увидел патриарха в обыденном облачении и белом патриаршем клобуке. Кирилл был сед и благообразен, глаза его источали дежурную благодать.

…Владимир Егорович относился к попам с уважением, но без внутренней вовлечённости. Надо - значит надо. Попы как-то незаметно появились во всех президиумах и на всех мероприятиях задолго до кризиса, когда Пирогов только начинал служить в милиции. Он исправно посещал все эти бесконечные молебны, которые как-то вдруг стали неотъемлемой частью жизни и службы. И даже иконы держал дома, впрочем, это была инициатива его жены, глупой и странной Маши, с которой он не виделся с самого дня мятежа, да и не хотел совсем.

В какой-то момент он уже готов был поверить, что за всеми этими церемониями стоит какой-то высший смысл и бог на самом деле сидит на облачке, благодушно взирая на него с высоты (фреска с таким изображением украшала освященный перед самым кризисом храм св.Георгия Победоносца, куда Пирогов ходил с сослуживцами, когда в том была надобность). Однако хрупкая вера эта изрядно пошатнулась во время Кризиса. Святая Русь как-то тихо исчезла, при том, что никакие архангелы с неба спасать её не прилетели, а попы остались на своих местах, постепенно с прежней убеждённостью начав восхвалять «Новую Русь». Во времена Юркевича, когда Пирогов уже стал близок к высшим сферам и лично наблюдал отношения власти и попов, остатки его благоговения исчезли окончательно. Рязанский митрополит Феогност, постоянно присутствующий при генерале и фактически олицетворявший собой «единство русской власти и русской церкви», являл собой все худшие черты казённого православия: с Юркевичем Феогност был близок всеми возможными вне рамок гомосексуализма способами - они вместе пили, ездили на рыбалку, ходили в баню и появлялись на государственных мероприятиях. Первый шок от выноса заблёванного митрополита с банкета по случаю открытия в Рязани Иезуитского колледжа сменился ироничным полупрезрением, которое стало бы совершенным неуважением к священникам, если б не настоятель всё той же георгиевской церкви, отец Михаил. С ним Пирогов сблизился случайно, поп пришёл просить денег на какие-то нужды, и так они стали общаться, в том числе и неформально. Собственно, этот самый Михаил и внушил Пирогову мысль, что Россию можно и нужно спасти, и что делать это надо с верой в бога и заступничество богоматери. Впрочем, рыжеволосый батюшка отнюдь не был врагом Юркевича и вообще относился к развалу страны с предписанным смирением: бог, мол, дал, бог и обратно взял за грехи наши. Пирогову эта мысль показалась какой-то странной, но думать на отвлеченные темы он был не приучен, а потому просто принял всё к сведению.