Во всём виноваты «Битлз»

Оглавление

— Про нашу последующую интересную жизнь.

— Thanks a lot, they are Beatles (заебитлз)! We must go to my regret. Can I get it? — И, не дожидаясь ответа, подхватил пачку, на ходу пробуя на вкус незнакомые буквы заглавия, продублированные потом по-английски, прочитал название следующей серии:

Джинсы (вторая серия)

За всю многовековую историю человечества ни в одной стране мира ни один предмет одежды не был таким вожделенным и труднодоступным, как грубые американские рабочие штаны в семидесятые годы в Советском Союзе.

Когда 20 мая 1874 года американский коммерсант с семитскими корнями Леви Страусс выпустил в продажу первую партию синих проклёпанных ковбойско-старательских брюк из плотной ткани «деним», ему и в голову не могло прийти, что в будущем здоровое желание советских людей приобщиться к хипповому заджинсованному стилю приведёт к развитию новых рыночных отношений. А потом и к формированию современной экономики в далёкой от Штатов заснеженной России.

Было бы преувеличением утверждать, что именно «Битлз» познакомили нашу молодежь с джинсовой модой. Но так уж исторически сложилось, что пацифистские идеи, идеи хиппи, проповедуемые «ливерпульской четвёркой», отождествлялись у нас с определённым имиджем, основу которого составляли джинсы.

Джинсы в семидесятые годы стали символом, опознавательным знаком, неким паролем, по которому можно было легко узнать своих. «Левые» люди джинсов не носят!» — так констатировали ситуацию на «Психодроме» (в садике перед старым зданием МГУ на Манежной), на «Маяке» (площади Маяковского) и в метрошном переходе станции «Проспект Маркса», то есть в «трубе».

Впервые тоненькие джинсовые ручейки стали собираться в ощутимый поток при помощи наших польских братьев. Поляки всегда славились своей предприимчивостью, вот и потянулись из Польши по железной дороге с проводниками или со специальными гонцами, которых лет через двадцать назовут челноками, тючки и упаковочки с поддельными и «родными» джинсовыми красотами. На границе вопросы решались легко: пара блоков сигарет, бутылка виски — и джинсам присваивалась категория рабочей одежды, так необходимой на всесоюзных ударных стройках. Но «недолго музыка играла»: очень скоро ежесуточный приход польского экспресса «Полонез» превратился в персональный профессиональный праздник правоохранительных органов. Бывали случаи, когда милиция снимала на вокзале более тысячи штук штанов с одного поезда. Гонцов даже не задерживали — просто всё отбирали.

В свободной продаже конфискованные джинсы в то время ни разу не появились. Собирать отобранное в кучи и сжигать наподобие наркотиков компетентные органы ещё не додумались, и что милиция делала с польским конфискатом — уму непостижимо!

До сих пор точно не установлено, по какой причине скорый поезд Варшава — Москва особенно замедлял свой ход как раз в этом месте — за 2–3 километра до Белорусского вокзала. Может быть, на это порой влияли некие незначительные денежные суммы, стимулирующие машинистов, но скорее всего состав просто планово снижал скорость в черте города на подходе к вокзалу. Факт остаётся фактом: до конкретного перрона Белорусского вокзала джинсы доезжать перестали. Всё выбрасывалось из вагонных окон в районе платформы «Беговая».

Наряду с ещё новой тогда профессией «гонец» появилась не менее уникальная — «ловец».

Тюки со штанами ещё в Варшаве стали паковать в соответствии с так называемым беговым стандартом: ширина до метра, длина значения не имела, а вот толщина не должна была превышать 24 см — иначе тюки не проходили в вагонную форточку.

В тюк обычно укладывали 10–15 пар штанов среднего размера, оборачивали толстой коричневой почтовой бумагой и очень плотно завязывали. К каждому тюку приделывался прицеп — отдельная пачка с одной парой джинсов ходового размера. Это был сувенир для куратора из МВД. Почти каждый ловец имел куратора, который являлся к приходу скорого Варшава — Москва как на работу.

Ловцы располагались вдоль железнодорожного полотна, каждый знал нужный ему вагон и сам имел опознавательный знак, если лично не был знаком с гонцом. Зимой, когда рано темнело, иногда происходили инциденты — ловцы ловили не своё. Но очень скоро три мощных прожектора, не горевших чуть ли не с войны, осветили тёмный участок «джинсового перегона».

Железнодорожное начальство терялось в догадках.

Чтобы не возить далеко и не таскаться по Москве с товаром, предприниматели начали снимать квартиры и комнаты для хранения вещей в непосредственной близости от места сброса. Туда же позже стали подтягиваться и перекупщики. Так образовался «всесоюзный джинсовый магазин» — Беговая.

Но в таком, можно сказать, промышленном масштабе джинсовые поступления наладились уже позже. Сначала Россию одевала фарцовка. Как ни странно, но общий язык с интуристами в этом смысле первыми нашли не представители сильной половины советского человечества, а продвинутые городские девчонки, мечтавшие приодеться и быстро выучившие одну и ту же фразу на разных наречиях.

Иле то коштуе? Кванте косто? Комбьен са? Ви дас костен? Хау мач? Наконец — сколько стоит? — спрашивали у пшеков (поляков), алюр (итальянцев), френчей (французов), бундесов (немцев), бритишей (англичан), турмолаев (финнов) и стейтсов (редко попадавшихся американцев).

Чаще всего вопрос носил формальный характер — денег у девчонок не было, да и, коли нашлись бы, фирмачам совершенно не на что было бы их потратить. Заграничные шмотки менялись на разную русскую экзотику — чаще на безобидную икру, матрёшек, пуховые платки, ушанки, хохлому; реже — на более криминальный русский антиквариат или на иконы, прочно вошедшие в моду на Западе. Предлагать в качестве продукта обмена свои молодые крепкие тела девчонки ещё не решались: дело это в те годы было трудоёмкое, связанное с проходом в интуристовские гостиницы, тогда как поменять баночку икры на двадцать шёлковых платков можно было и на улице.