Царь-Космос

Оглавление

108

– Зверюга ты, Блюмкин, нелюдь. Только не это страшно, нагляделась я на всякую сволочь. Страшно то, что ты видом человек. Ногами ходишь, словами говоришь. Небось, женат и дети есть.

Яков ничуть не удивился, хмыкнул.

– Женат, само собой. Дочка у меня, такая же черная. И нос, точно мой, шнобель.

– А у меня так ничего и не сложилось. Представляешь, Блюмкин, пришла я с фронта да влюбилась, как дура последняя. Сама себя не помнила, словно в тумане все. А он женатый, да еще сосед по квартире, вторая комната по коридору. Я с ним даже поговорить не успела, супруга его законная почуяла что-то да крик подняла. Соседи сбежались… А я их, Блюмкин, постреляла, лупила в упор, пока патроны не кончились. С тех пор и стала в кобуре махорку держать, понял?

«Не-Мертвый» разжал хватку, вынул из кармана желтую папиросную коробку, открыл.

– Рассказала, называется, аф алэ сойним гезукт! Жалобить меня решила, что ли? На вот, покури, чтобы в мозгах посветлело. Нет у меня охоты тебя, Зотова, убивать, и не зверюга я вовсе. Но приказ имею, и все нужное из тебя вытрясу, если понадобиться, то и с кишками. Бери папиросу!

Кавалерист-девица покачала головой, кобуру табачную расстегнула.

– Я лучше махорки, привычнее как-то. Знаешь, Блюмкин, и я тебя убивать не хочу. Покалечу слегка, ногу прострелю. Больно будет, ну да ничего, отлежишься. Жена бульону куриного сварит, в госпиталь, прямо в палату принесет…

Яков зажевал папиросу, взглянул искоса.

– Табаком кидаться вздумала? Ты это бро…

Сухо ударил выстрел. Черные глаза удивленно округлились, моргнули.

– Ну, с-сука!..

Девушка успела отступить на шаг. Тяжелое тело рухнуло на тротуар, дернулось, захрипело. Замкомэск спрятала в кобуру маузер «номер один» и мысленно поблагодарила белого офицера Семена Тулака. Уговорил-таки не ходить по городу с махоркой на поясе.

– С-сука, сука гадская, залц дир ин ди эйгн, штейнер ин арцн…

Ольга обошла лежащего и, не оглядываясь, поспешила покинуть пропахшую кошками подворотню. Во двор, потом переулком до ближайшего перекрестка… Выстрел наверняка слышали, но Блюмкин наводить на ее след не станет, не в том его интерес. Мелькнула и пропала мысль о том, то опасных зверей следует добивать. Она – не зверь, и война уже кончилась.

Пули догнали уже во дворе. Первая истратила злобу впустую, сумев лишь прожечь дыру в шинели, вторая и вовсе прошла мимо, прожужжав возле уха.

Попала третья.

Девушка охнула, схватилась за онемевшее плечо, попыталась устоять на ногах. Упала. Еще ничего не успев сообразить, вскочила и бросилась бежать вглубь двора. Но сапоги, внезапно отяжелев, заставили перейти на шаг, потом остановиться…

– Держи! Держи ее!..

Кричали на улице. Резкой трелью ударил милицейский свисток. Ольга закусила губу, чтобы не закричать, выхватила маузер и медленно, с трудом передвигая непослушные ноги, побрела в сторону уже близкого переулка. Сзади кричали, свисток не умолкал, но замкомэск упрямо шла вперед, пытаясь продаться сквозь заступившую путь серую пелену. Она еще сумела подумать, что ранение не слишком тяжелое, разве что кровью можно изойти, но это не беда. Сейчас дойдет до своих, ее подберут, перевяжут, укроют чем-нибудь теплым. Ничего с ней, с гимназисткой седьмого класса, не случиться!..

– Оленька, доченька! Да куда же ты? – спросила мама.

Замкомэск Ольга Зотова попыталась ответить, но так и не нашла слов.

2

Ключей от комнаты не выдали. Незнакомый вахтер в плохо сшитом штатском костюме потребовал удостоверение, долго его изучал, а затем неохотно кивнул в сторону лестницы:

– Вам в кабинет к товарищу Киму. Поторопитесь!

Сотрудник Техгруппы Научпромотдела ЦК Семен Тулак спорить со служивым не стал, впрочем, как и спешить. Сдал шинель в гардероб, долго расчесывал черные цыганские кудри возле огромного старорежимного зеркала…

Войск на улицах стало заметно меньше, и на них уже перестали обращать внимание. Вечерний выпуск «Известий» сообщил о проводящейся в городе «передислокации в связи с переходом на летне-весенние условия квартирования», что окончательно успокоило даже самых пугливых. Зато Главная Крепость оказалась оцеплена намертво. Внутрь пускали не всех, выпускали же, если верить слухам, и вовсе лишь по специальному разрешению то ли Предреввоенсовета, то ли Генерального. Аборигенов, обитавших здесь с весны 1918-го, эти строгости ничуть не пугали. Не впервой! Вспоминали дни болезни Свердлова, а также бурный Х Съезд. Не иначе, рассуждали они, очередная заковыка с мордобоем на Политбюро. Семену уже успели шепнуть, что Вождь при смерти, и ожидается, якобы, экстренное заседание ЦК.

Поручика мало интересовали тайны Мадридского двора. На службу он явился в последний раз. Не из чувства долга перед большевистским Синедрионом, а в слабой надежде узнать о судьбе сгинувшего без следа Вырыпаева. Уходить, не узнав об участи брата-скаута, офицер считал бесчестным. Вызов к товарищу Киму был весьма кстати.

У кабинета Кима Петровича оказалось неожиданно людно. Секретарь отсутствовал, зато в приемной толпился десяток молодых крепких ребят в новых темно-зеленых гимнастерках, но без нашивок и петлиц. На вошедшего поглядели без особой симпатии, и Семен сразу же почувствовал себя не слишком уютно. Зато возле окна он сразу же приметил знакомое лицо. С этим человеком они никогда не были – и не могли быть! – друзьями, но поручик внезапно успокоился. По крайней мере, какая-то ясность.

– Здравствуйте, товарищ Лунин! На Чукотку едем?

Молодой комиссар протянул правую руку, потом спохватился.