Царь-Космос

Оглавление

– Бандитов, значит, изображать будем? – лицо комиссара морщится, темнеет. – Понимаю, что нужно, что для пользы дела… Все понимаю! У нас на Южном фронте случай был. В городишке одном, название уже не упомню, настроение вражеские зафиксировали. А беляки уже совсем рядом, в двадцати верстах. Наш полковой чекист собрал отряд, переодел деникинцами и в город въехал чуть ли не на белом коне. Вся чистая публика, понятно, набежала с цветочками, хлеб-соль преподнесли. Устроили бал и, как говорится, средь шумного бала случайно… Никого не пощадили, даже девчонок-гимназисток. На следующий день чекисту – благодарность, а наутро, после того, как благодарность обмыли, нашли его аккурат на ближайшей осине с вожжами на горле. То ли сам сделался, то ли кому другому мысль светлая пришла…

Гаврикова убил инспектор угро Кондратов – застрелил без предупреждения, в спину. В протокол вписал «сопротивление при аресте».

2

В чертей, ведьм и прочую пакость Леонид Пантёлкин, конечно же, верил, но исключительно в земной их ипостаси. Дурные и злые людей встречались настолько часто, что искать их подобия в иных мирах казалось совершенно излишним. В глубине души Леонид считал, что ни один рогатый и хвостатый не додумается до половины тех ужасов, которые довелось повидать за не слишком долгую жизнь. Убивали, предавали, мучили и воровали человеки, не дьяволы. Появление же какого-нибудь кабиаса или овинника было бы воспринято им, исключительно как очередное диво матушки-природы. Велик мир, всем наполнен, отчего бы не жить в нем, к примеру, лешим с домовыми?

Но вот нечто, над человеком стоящее, Леонид признавал. Не Бога – Тот, ежели вправду существует, слишком далек и велик. Что Ему маленький грешник-таракашка, нолик без единицы? Но «кто-то» за его затылком все же дышал, присматривал, подсказывал, ободрял, если требовалось. Главное же, предостерегал. Потому и «рисовал» бывший чекист людей с первого взгляда, причем ошибался крайне редко. Посмотрит, послушает – и подсказку получит. Без этого давно лежал бы Пантёлкин под тремя аршинами суглинка. Раза три точно спасло. В первый – когда через немецкие посты пробирался в апреле 1918-го. Проводника-белоруса верные друзья рекомендовали, жизнью ручались. Поглядел на него Леонид, прислушался… После сам и расстрелял, когда измена открылась. И в Питере спасло, в нынешнем феврале. Не пошел Леонид в засаду на Можайской улице, у самого подъезда отвернул. Двое деловых, что вместе с ним ночлег искали, не послушались да и погорели. Пантёлкин же, понимая, что терять нечего, позвонил из случайного телефона прямо в приемную товарища Мессинга, начальника питерского ГПУ. Нужные слова произнес, подождал, пока секретарь спирт нашатырный нюхнет…

«Везуч же ты, Фартовый!» – изумлялся старшой конвоя, в Столицу его доставлявшего. Нет, не везуч, просто слушать умел да в подсказку верил. Потому и Смерти не слишком боялся. Для всех Она – гость нежданный, Пантёлкин же Ее слышал. Страшно, конечно, но все же лишняя минута перед встречей есть. А за минуту много чего успеть можно.

Своего соседа, седого археолога, Леонид теперь «срисовал» во всех деталях. Опасный человек, непростой – но не по его, Пантёлкину, душу. Врозь им к Смерти идти, пусть даже и к одной стенке.

– На выход, без вещей! Быстрее!..

Бывший старший оперуполномоченный кивнул Артоболевскому, попытался улыбнуться, шагнул к двери.

– Счастливо, Леонид Семенович! – сзади донеслось.

– Руки за спину! Пошел!..

Хлопнула дверь камеры, плеснула в глаза коридорная серость. Почему-то не захотелось идти. Леонид уже понял, что не на смерть зовут, но все равно словно шепот над ухом слышал. Берегись, берегись, берегись…

Пятизарядный «бульдог» по-прежнему в кармане. Это тоже не слишком радовало. В обычной киче уже десять раз бы обыскали, до нитки все вытрясли. Непонятно! А если непонятно, втрое беречься требуется.

– Пошел, пошел! Быстрее!..

Лестницы, лестницы… Если бы не ступени, Леонид бы давно закрыл глаза. На что смотреть, чем любоваться? Это не Туркестан, где даже лохматые псы клады ищут…

– Стой!

Камера – еще одна. Дверь приоткрыта, изнутри – густой кофейный дух.

– Заходи, товарищ Пантёлкин!

* * *

Леонид впервые выпил кофе в феврале 1918-го. До того времени знал, что есть такой «кофий», барский напиток, холуями прямо в постель подаваемый. Пролетарии же чаем обходятся и господский обычай презирают.

Жора Лафар был с этим принципиально не согласен. «Patriots drink just coffee» – сказал он на незнакомом языке и повел Леонида прямо в кафе «Норд», что на Невском. Занял столик в углу, сделал заказ официанту, быстро огляделся:

– Лёнька, хочешь с Блоком познакомлю? С тем, который «Двенадцать» написал?

Втроем кофе и выпили.

– Заходи, заходи, товарищ. Кофе будешь? У меня тут целый кофейник.

На кофейник Пантёлкин и взглянул первым делом. Хорош! Медный, длинноносый, а ручка дивная, словно дверная. Старая вещь, не иначе на обыске взяли.

Кофейник обосновался на столе при двух фаянсовых чашках. За столом – табурет, впереди еще два, все к полу привинченные. Непростая камера! Посреди – хиляк очкатый при темно-зеленых петлицах.

– Я Петров Константин Ферапонтович. Но ты меня по фамилии зови, оно проще будет. Так я кофе, значит, налью?

Леонид не стал спорить. Когда еще на киче такое выпьешь?

– Валяй, Петров. Только без сахара и без сахарина, иначе весь вкус убьешь.

Хиляк поглядел уважительно.

Про сахарин (сахар тогда днем с огнем было не сыскать) Леониду в первый же вечер в «Норде» рассказали. «Бариста», кофейный человек, по просьбе Жоры целую лекцию прочел, а после Блок еще добавил. А как первую чашку выпили, Лафар подмигнул и поздравил «со вступлением в клуб».