|
Оценить:
|
Охота на царя
- Предыдущая
- 33/49
- Следующая
33
Через полчаса, в пустой уже приемной графа Игнатьева их встретили Благово и адъютант графа поручик Федоров. Таубе сбросил, наконец, пальто на кресла – и все ахнули. Лыков даже обежал барона, с любопытством рассматривая его иконостас. Владимир, Анна и Станислав – все с мечами и бантом! Три уважаемых медали: за Хиву, Коканд и последнюю войну с турками. Два незнакомых иностранных ордена и один знакомый (румынский Железный крест «За переход через Дунай»). Справа, прикрытый аксельбантом, знак Академии Генерального штаба. А на эфесе сабли – маленький белый крестик и Георгиевский темляк. Ай да барон!
Многоумный Благово подсчитал что-то мысленно и спросил:
– Сколько же вам было во время Хивинского похода? Неужели девятнадцать?
– Точно так, Павел Афанасьевич. Я сбежал из дома и поступил к генералу Кауфману ординарцем. После того как я единственный из отряда в сто сорок человек вернулся из поиска под Чорух-Дейроном, меня и заметили в Азиатском делопроизводстве Военного министерства.
– Остальные не выжили? А вы в девятнадцать лет смогли уцелеть?
– Сведения были очень важные, необходимо было доставить их хоть с того света. Пришлось пройти пешком по пустыне более сорока верст. У меня, говорят, повышенная выживаемость… По личному докладу Константина Петровича фон Кауфмана, государь произвел меня за это дело из вольноопределяющихся в прапорщики.
– Господа, – кротко вмешался Федоров, – извините, но генерал-губернатор ждет. Поздно уже, снова граф не выспится…
– Его сиятельству известно, кто персонально ему представляется? – спросил Таубе у поручика, оправляя перед зеркалом мундир.
– Нет, он знает лишь, что будет уполномоченное лицо от нового министра внутренних дел.
Таубе улыбнулся, словно в предвкушении удовольствия, и вся четверка зашла в кабинет Игнатьева.
Граф секунду еще что-то дописывал за своим необъятным столом, потом отложил перо и поднял голову. Тут же его ухоженные подусники дернулись вверх, и Игнатьев быстро выскочил на середину кабинета.
– Витя!
– Здравствуйте, Николай Павлович!
Граф обхватил своими ручищами стройную фигуру ротмистра, словно медведь, и гулко захохотал:
– Витя! А я думаю: что за уполномоченное лицо?
Лыков впервые видел графа Игнатьева смеющимся, да еще так радостно.
– Господа! – поправился генерал-губернатор. – Виноват, мы с бароном давно не виделись. С последней войны. А до того, в Константинополе, Виктор… Рейнгольдович служил у меня в посольстве помощником начальника охраны. И, признаться, дважды здорово меня выручил!
Игнатьев усадил барона на диван, остальные расселись полукругом возле них.
– Да, с турецкой кампании не виделись. Ты ведь там при Петре Дмитриевиче состоял? И, как я слышал, его ты тоже здорово выручил?
– Ну… под Рущуком нас попытались взять. Мне пришлось убить пять человек.
– А как ты, разведчик и боевой офицер, очутился вдруг в жандармах?
– Погорячился… в Лхасе. Пришлось временно уйти со сцены за кулисы. Вам это хорошо знакомо. Обещают, что года через три все забудется, и я смогу вернуться. А пока вот пытаюсь помогать в охране государя, и тоже не очень удачно.
– Слышал про твою стычку с Кохом. Странно ведет себя капитан, но… решения государя не обсуждаются.
Таубе отстранился на секунду, потом вздохнул и принялся расспрашивать Игнатьева о его жене и многочисленных детях.
Глава 10
Февраль
Вид на Спасо-Преображенский собор и губернаторский дом в кремле.
Особо злая февральская поземка валила с ног несчастных прохожих. Те, кого нужда заставляла выйти из дому, передвигались, держась за дома и заборы, проклиная при этом все на свете. Было холодно, темно и неуютно; два фонаря перед манежем делали тьму только гуще и тягостнее.
Лыков в кабинете Благово отхлебывал из кобальтовой чашки ханькоусский чай. Павел Афанасьевич скорчился в старинном резном кресле, замотанный в плед. «Балтийский» радикулит, подхваченный им в холодных ночных вахтах на пароходофрегате «Мономах», вновь навестил статского советника.
Настроение и без радикулита было – хуже некуда. Через неделю приезжает государь. Все три иконостаса собора Александра Невского составлены и приняты владыкой; собор денно и нощно охраняется теперь специальными караулами. Городская полиция усилена командированными из уездных городов нарядами. Приехали десять сыскных агентов из Петербурга и восемь из Москвы, во главе с Эффенбахом. Искали без отдыха трех покусителей на цареубийство. И до сих пор не нашли…
Позавчера на пустыре перед лесными складами, что напротив единоверческого кладбища, обнаружили остывшее тело сыщика Торсуева. Он пришел днем веселый и загадочный. Спросил Фороскова: вот получу премию и куплю трактир, придешь ко мне рюмку пропустить? Ушел – и его зарезали. Неделю назад утонул в крещенской проруби информатор Благово, содержатель номеров на Миллиошке. Судя по пятнам на запястьях, купаться он вовсе не хотел… А в Москве у Эффенбаха за неделю погибли все три агента, знавшие Блоху в лицо. Кто-то очень хорошо осведомленный расчищал дорогу убийцам к Александро-Невскому собору.
Лыков не спал вторую ночь и спасался только крепким чаем. Ощущение неотвратимости несчастья, бессилия своего перед невидимым и могущественным врагом разъедало его изнутри. Горячего лета, когда он катался верхами с барышней и пил пиво в Биржевом ресторане, казалось, не было никогда.
За лето и осень Алексей очень сдружился с Таубе. У него никогда еще не было такого понимания со сверстниками. Благово – учитель, Буффало – хоть и товарищ, но тоже на десять лет старше его. Виктор же знал, умел и понимал то, что было недоступно Алексею, но оставался при этом славным человеком и надежным другом.
- Предыдущая
- 33/49
- Следующая
