Похищенная

Оглавление

Сейчас, по прошествию нескольких месяцев, он перебил меня по телефону и сказал:

— Энни, остановись, пожалуйста! Ты ни перед кем не должна извиняться, а передо мной — тем более. Я сам свалял дурака. Мне не следовало появляться таким образом. Я слишком торопил тебя. И теперь не перестаю корить себя за это. Поэтому и продолжаю звонить. Я знаю, что ты во всем обвиняешь себя.

— Я вела себя с тобой так грубо.

— Ты имела на это право, это я был бесчувственным болваном. Поэтому я и старался как-то сохранять дистанцию, но, может быть, ты до сих пор не готова разговаривать со мной? Только скажи, я не обижусь. Обещаю.

— Я хочу разговаривать с тобой. Но я не могу говорить о том, что случилось.

— Ты и не должна этого делать. Что, если я просто буду звонить тебе время от времени, а ты, если будет настроение, будешь брать трубку, и мы будем трепаться, о чем захочешь? Может, так? Я не хочу наезжать на тебя, как раньше.

— Годится. Я хочу сказать… я попробую, я хочу попробовать. Я уже устала оттого, что разговариваю только с Эммой и моим психиатром.

Его тихий смех снял возникшее напряжение.

После этого мы еще немного поболтали об Эмме и Дизеле, его черном лабрадоре. Наконец он сказал:

— Я перезвоню тебе через несколько дней, о’кей?

— Только не думай, что ты обязан это делать.

— Я и не думаю. Но и ты не думай, что обязана мне отвечать.

— Согласна.

Он позвонил на следующий день, потом еще раз в начале этой недели, док, и мы с ним вели короткие легкомысленные разговоры, в основном о ресторане и наших собаках, но я до сих пор не могу определиться, что я чувствую по этому поводу. Мне это вроде нравится, но иногда я испытываю злость по отношению к нему. Как он может по-прежнему быть добрым ко мне? Я этого не заслуживаю, этому парню нужно опомниться, встряхнуться. То, что он такой хороший, заставляет меня любить и ненавидеть его одновременно. Я даже хочу ненавидеть его. Я словно свежезашитая рана, и каждый раз, когда мы с ним разговариваем, нитки рвутся, рана приоткрывается, и мне приходится зашивать ее снова.

И самое главное: от его приветливости я чувствую себя еще глупее, потому что мой самый большой страх при встрече с ним состоит в том, что он может попытаться прикоснуться ко мне. При одной мысли об этом подмышки мои становятся мокрыми от пота. Реагировать таким образом на одного Люка из всех мужчин? Люка, который может убрать пауков из раковины и выбросить их? Это уже даже не смешно. — Если я не могу подвести себя к состоянию, когда я чувствую себя комфортно с таким человеком как Люк, это значит что я таки конкретно не в себе. Можно смело паковать свои пожитки и перебираться прямиком в сумасшедший дом.

Сеанс пятнадцатый

— Еще раз спасибо за то, что вы правильно восприняли мое нежелание говорить о горах на нашем прошлом сеансе. Неделя у меня получилась жуткая, так что я по-прежнему не уверена, что хотела бы касаться этой темы и сегодня, — посмотрим, как я буду себя чувствовать. Моя беда напоминает мне бурю. Иногда я могу стоять прямо перед ней, встречать ее лицом, а когда я злюсь, то просто наклоняюсь и даю ей пройти надо мной. В другой раз мне необходимо притаиться, сгруппироваться и позволить ей молотить меня в спину. В последнее время я пребывала как раз в таком затаившемся режиме.

Черт, вам самой, вероятно, нужен перерыв от всего этого — все эти вещи вызывают депрессию. Мне жаль, что я не могу рассказать вам что-нибудь радостное, вызвать у вас улыбку чем-нибудь остроумным. Когда я выхожу отсюда, мне немного не по себе, что вам приходится слушать всю эту грязь, — я чувствую себя эгоисткой. Но недостаточно того, что я хочу измениться. Все это дерьмо и на самом деле сделало меня эгоисткой. И уныние мое оправданно.

Придя к вам впервые, я сказала, что у меня есть несколько причин, чтобы пройти курс терапии еще раз. Но я никогда не рассказывала, что именно в конце концов разорвало тот замкнутый круг под названием «я-прекрасно-справлюсь-со-всеми-своими-проблемами-сама-большое-вам-спасибо», в котором я все время крутилась.

Это произошло в гастрономе — нужно сказать, что я езжу за покупками только поздно вечером, надвинув бейсболку на самые глаза. Я рассматривала вариант покупок через интернет-магазины, но одному Богу известно, кого они посылают доставлять продукты питания, и я уже по горло сыта всякими газетчиками, которые пользуются любыми методами, чтобы попасть ко мне в дом. Как бы там ни было, но в магазине я увидела женщину, которая, нагнувшись, выбирала что-то на нижней полке. В этом не было ничего странного, за исключением того, что позади нее стояла тележка, совсем без присмотра, в которой находился маленький ребенок, который едва начал ходить.

Я пыталась просто пройти мимо, пыталась не смотреть на белые зубки и розовые щечки этой маленькой девочки, но когда я проходила рядом, ее крошечная ручка помахала мне, и я остановилась. Меня тянуло к ней словно магнитом, я была совершенно беспомощна — мои ноги сами поднесли меня к ней, а рука сама протянулась вперед. Я просто хотела на секунду прикоснуться к этой ладошке. Больше мне ничего не нужно, говорила я себе, всего одна секунда. Но детская ручка схватилась за мой протянутый палец, и, сжав его, девочка засмеялась. Услышав этот смех, ее мама сказала:

— Сейчас, моя девочка, сейчас, Саманта, мамочка уже идет.

Саманта, ее зовут Саманта. Это имя эхом отозвалось у меня в голове, и мне захотелось сказать этой женщине, которая склонилась к баночкам, как я теперь поняла, с детским питанием, что у меня тоже был ребенок — самый красивый ребенок на свете. Но тогда она спросила бы, сколько лет моему ребенку, а мне не хотелось говорить ей, что он умер, потому что после этого она бы перевела взгляд на свою дочь, с облегчением и благодарностью, что это не относится к ее собственному ребенку, а потом не хотелось видеть по ее глазам, насколько она уверена — по-матерински убеждена, — что с ее дочкой никогда не может произойти ничего ужасного.