Похищенная

Оглавление

Сеанс девятый

— По дороге домой после нашего прошлого сеанса я заехала на заправку и там, прямо рядом с кассой, увидела полки, забитые пакетами конфет. В горах мне ничего такого не разрешалось, и я так долго скучала по всяким мелочам, обычным повседневным предметам, что со временем перестала замечать их отсутствие, потому что не могла вспомнить, что я раньше любила. Стоя там и глядя на эти конфеты, я вспомнила, что любила их в прошлом, и во мне поднялась волна злости.

Девушка за стойкой спросила меня:

— Это все?

Я как будто со стороны услышала свой голос.

— Нет!

После чего мои руки сами принялись черпать эти пакеты — кислющие «сауэ марблс», пастилки «ююба», жевательный мармелад, желейных змей, все подряд.

За мной в очереди стояли люди и смотрели, как эта сумасшедшая гребет сладости так, будто это происходит в Хэллоуин, но мне было на это глубоко наплевать.

В машине я начала рвать маленькие пакетики и набивать рот конфетами. Я плакала — не знаю, почему, да это и неважно, — и съела их столько, что, приехав домой, тут же вырвала, а язык мой покрылся маленькими язвочками. Но я продолжала есть, все больше и больше, причем быстро, как будто боялась, что меня в любую минуту могут остановить. Я хотела снова стать девочкой, которая просто ужасно любила конфеты, док. Просто ужасно.

Я сидела за столом у себя в кухне, посреди вороха оберток и порванной упаковки, и не могла унять слезы. От немыслимого количества сахара у меня разболелась голова. Меня опять затошнило. Но я плакала, потому что на вкус эти конфеты были не такими, как мне запомнилось. Ничего по вкусу не совпадает с моими воспоминаниями.

Выродок так и не сказал, зачем он снова ездил в Клейтон-Фолс и чем там занимался, кроме как шпионил за моими так называемыми любимыми людьми, но в первую ночь после своего возвращения он определенно был в хорошем настроении. На нем никак не отразилось то, что он только-только сообщил похищенной девушке, что никто и не думает о ней переживать. Готовя ужин, он насвистывал и пританцовывал в кухне, как будто участвовал в телевизионном кулинарном шоу.

Когда он поймал мой сердитый взгляд, то только улыбнулся и поклонился.

Если он съездил в Клейтон-Фолс и обратно за пять дней, я не могла находиться на слишком большом расстоянии от своего города или где-то далеко на севере, если, конечно, он не бросил свой фургон на парковке, а сам не летал куда-то. Так или иначе, все это больше не имело никакого значения. Была ли я за пять миль от дома или за пятьсот, расстояние это все равно было для меня непреодолимо. Когда я думала о доме, который так любила, о своей семье, друзьях и поисковых группах, которые никого не ищут, единственное, что я испытывала, была тяжелая, как громадное ватное одеяло, апатия, которая окутывала меня и придавливала к земле. Просто спать. Спать, и ничего больше.

Я могла бы чувствовать себя так бесконечно долго, но через две недели после возвращения Выродка, где-то в середине февраля, когда я была примерно на пятом месяце, я почувствовала, как ребенок зашевелился. Это было очень странное ощущение, как будто я проглотила живую бабочку, и с этого момента ребенок перестал быть чем-то плохим, чем-то, имеющим отношение к нему. Он был только мой, и я не собиралась ни с кем его делить.

После этого мне стало нравиться быть беременной. По мере того как я толстела и округлялась, меня все больше поражало, что мое тело создает новую жизнь. Я уже не чувствовала себя мертвой изнутри, я была живой. Даже возродившаяся у Выродка одержимость моим телом не изменила моего отношения к беременности. Он заставлял меня стоять перед ним, пока его руки щупали мой живот и мою грудь. Во время одного такого «обследования», которое я проводила, считая сучки на досках потолка, он сказал:

— Ты не представляешь, насколько тебе повезло, что ты будешь рожать вдали от современного общества, Энни. Люди способны только к разрушению, Они разрывают природу, любовь, семьи своими войнами, правительствами, своей алчностью. Но здесь я создал чистый, безопасный мир, чтобы мы могли воспитывать в нем своего ребенка.

Слушая его, я думала о пьяном водителе, который убил моего отца и сестру. Думала о докторах, загружающих мою мать таблетками, о знакомых риэлторах, которые ради подписания контракта были готовы на все, о моих родственниках и друзьях, продолжающих спокойно жить своей жизнью, о копах, у которых, должно быть, задница вместо головы, иначе они уже давно нашли бы меня.

Я ненавидела себя за то, что даже в принципе рассматривала мнение какого-то ненормального. Но если вам говорят, что небо зеленое, хотя вы точно знаете, что оно голубое, и при этом действуют так, будто оно зеленое, и день изо дня повторяют «оно зеленое», словно на самом деле верят в это, то в конце концов поневоле начнешь задумываться, не съехал ли ты с ума, считая, что оно голубое.

Я часто задумывалась, почему именно я? Почему из всех девушек, которых он мог похитить, он выбрал риэлтора, деловую женщину? Это ведь не вполне то, что нужно для жены в горах. Не то чтобы я желала этого кому-то другому, но разве он не хотел кого-то, кто, как он знал, будет слабым? Кого-то, с кем, как он знал, будет несложно потрахаться? Но потом я поняла, что все он знал. Он все знал с самого начала.

Я думала, что уже отработала свое детство, свою семью, свою боль, но если вы достаточно долго валяетесь в навозе, отделаться от вони невозможно. Вы можете покупать любое, самое хитрое, мыло, можете скрести свою кожу, пока она вообще не слезет, но потом вы выходите на улицу и на вас снова садится муха. Потом еще одна, и еще — потому что они-то знают. Они знают, что под свежеотдраенной кожей вы все равно представляете собой дерьмо. И ничего больше. Вы можете мыться и чиститься, сколько угодно, но мухи всегда знают, куда им садиться.