Моя душа - элизиум теней

Оглавление

Уже на следующее лето мачеха устроила меня в семью неких Рыбалтовских заниматься французским языком с детьми на даче под Лугой. Как скучно, бесцветно прошло это лето. Тем ярче кажется мне неделя, проведенная с разрешения мачехи на даче у дяди Исидора Петровича, тоже в окрестностях Луги. Я тогда еще мало знала своих кузин. Мое включение в их семью произошло несколько позднее. Как хорошо, как весело провела я эту неделю. Из пустого сарая дачная молодежь сделала клуб. Сарай был разукрашен флажками и цветами, достали рояль и каждый вечер собирались потанцевать.

В это лето состоялось знакомство дяди со студентами-медиками Александрой Ивановной и Николаем Ивановичем Бурцевыми. Их отец был директором Медицинской Академии, автором учебника анатомии, по которому занимались многие годы студенты Медицинской Академии и Женского медицинского института. Николай Иванович, впоследствии муж моей двоюродной сестры Екатерины Исидоровны, был душой нашей молодой компании. Он любил подбирать рифмы и составлять шутливые стихи, вызывавшие веселый смех. Меня он сразу прозвал Glaucopis Athenae (волоокой Афиной), и при моем отъезде были готовы стихи:

Волоокая Афина покинула нас,
О ней мы должны лить слезы
Не меньше, чем час.

Как неохотно возвращалась я на мою скучную дачу, к моим скучным хозяевам Рыбалтовским.

Совершенно не зная, что делать со мной дальше, мачеха повезла меня в Ковно, где ее брат Н.Г. Левлин был преподавателем гимназии. Утихомиренная Антонина Александровна встретила меня дружелюбно, подросшие четыре ее внучки – восторженно. Через несколько дней они с большой торжественностью объявили мне, что я зачислена на седьмое место в их списках ковенских красавиц. Милые сентиментальные девочки. Одна из них умерла очень рано, другая вышла замуж. Остальные перенесли свою восторженность на религию. По моим последним о них сведениям, уже при советской власти обе служили в церкви, исполняя функции, близкие к нищим. В Ковне семья Левлиных жила очень бедно, помещалась в двух комнатах. В одной, совсем маленькой, спали родители, другая, побольше, делилась ширмой на две части – в одной половине ели, в другой спали шесть человек, включая бабушку. Мы с мачехой поместились в гостинице. Не прошло и недели, как мачеха устроила меня гувернанткой в семью Казакина, начальника водной дистанции. Они занимали целый второй этаж каменного дома на самом берегу Немана.

В течение моей долгой жизни мне иногда задавали вопрос: «Ведете ли вы дневник?». Отвечая отрицательно, я никогда не могла удержаться от содрогания при воспоминаниях о тяжелых минутах, пережитых в связи с дневником. Дневник, закадычный друг, которому 18-летняя девочка поверяла свои заветные мысли и мечты – в какое страшное орудие он обратился против меня!

Семья Казакиных состояла из родителей и четырех детей – двух девочек 6 и 10 лет, моих воспитанниц, и двух мальчиков. Вечером, уложив девочек спать, я или читала, или писала дневник. Первые записи в дневнике были восторженные по отношению к Софии Ивановне Казакиной и ее дочушкам. Нравился мне и сам Казакин. Он очень мало бывал дома, виделись мы с ним редко, но отношение его ко мне было всегда приветливое, дружелюбное. Надя и маленькая Верочка так и остались для меня на всю жизнь непревзойденными по детской прелести. Их воспитала француженка, и за время, проведенное с ними, окончательно окрепла моя французская речь.

Через несколько дней моего пребывания в доме мне было предложено принять участие в городской прогулке на пароходе по Неману. Было много музыки, хороший обед, высадка на живописном берегу реки. Гуляли, жгли костры. Вся прогулка оставила у меня хорошее впечатление, кроме одного – отсутствовала молодежь. Около меня неотступно провели целый день военврач и преподаватель математики хохол Лысенко. Обоим под сорок. Я в то время чувствовала себя дома только с людьми своего возраста. Менее удачным оказалось второе развлечение, предложенное моими хозяевами. На рождественские праздники к Софии Ивановне приехала ее красивая дочь от первого брака с двумя поклонниками. Придумали нарядиться в маскарадные костюмы и в масках посетить несколько знакомых семейств. Им заранее были разосланы анонимные сообщения о дне и часе прибытия замаскированных гостей. Костюмы были придуманы и воспроизведены очень удачно. Каждый знал, как себя вести в соответствии с костюмом. Когда нас впустили в первый дом, мы были поражены пустотой передней. Все было убрано. Лица вышедших навстречу хозяев были явно испуганные. Казакиным пришлось снять маски, чтобы их успокоить. Эффект не получился. Скорее отправились в следующий дом, а там еще хуже. Прислуга, держа дверь на цепочке, заявила, что хозяева больны. В третьем доме на звонки не отвечали. Так, не солоно хлебавши, вернулись домой.

Знакомясь ближе с Софией Ивановной, я стала понемногу разочаровываться в ней. Сначала, видя мое к ней расположение, она стала жаловаться мне на мужа, рассказывать про его любовниц. Все сообщения давались в очень вульгарных выражениях. Эти разговоры дали мне, не искушенной еще в этих вопросах, толчок к неприязни не к нему, а к ней. Мне очень нравилось ее лицо, сохранившее следы былой красоты. Но при злобных отзывах о любовницах мужа оно искажалось, делалось безобразным. С набеленного лица белила сыпались, как штукатурка. Я стремилась уйти от ее разговоров к книгам и к дневнику. Симпатия переходила в антипатию, и все передавалось коварному другу – дневнику. К вечернему чаю часто появлялся очень молодой человек, почти мальчик, к морской форме. Я уходила спать, а он оставался с Софией Ивановной. Я как-то спросила у Н.Г. Левлина, который знал всю подноготную семьи Казакиных, что это за странный гость. Он объяснил мне, что этот молодой человек состоит на содержании у Софии Ивановны. Я пришла в ужас, я еще в жизни никогда ничего подобного не слыхала. Я знала про проституток, но мужчина-проститутка! Толстая тетрадь дневника наполнилась больше, чем на половину. Большая часть страниц, резумеется, была заполнена моими «девичьими грезами». Делались и краткие записи новых впечатлений.