Моя душа - элизиум теней

Оглавление

- неровная тревожная упрямая советская жизнь, Крупская, Горький, Анатолий Фёдорович Кони, Чуковский;

- театр, Николай Константинович Черкасов – любимый зять и его родители;

- война вторая, блокада, опять голод, страх, неясность, эвакуация, гостеприимный незабываемый театральный Новосибирск и долгое возвращение домой в свою коммуналку на улицу Восстания, творческая старость среди дорогих книг, преданных родных, юного внука и множества друзей, коллег и учеников…

И за каждой из этих, блестяще выписанных Евгенией Алексеевной картинок быта и яви, как за резной рамой с причудливым орнаментом – легион! Конкретные лица и имена множества знакомых и незнакомых людей (персонажей), приметы их одежды, мыслей, характеров, привычек, жестов, взглядов, словечек и всяких тому подобных «мелочей жизни», которые (как известно каждому), отнюдь и совсем даже н е м е л о ч и. И так же, как от камешка, брошенного в воду, расходятся круги, так и от каждой живой и, подчас, беспощадной страницы этих воспоминаний, в центре круга - она сама, просвещенный библиотекарь, преподаватель, искусствовед, переводчик Евгения Алексеевна Вейтбрехт, пожилая красивая русская женщина (правда, с весьма причудливой родословной) с котомкой любимых книг за плечами и внимательным взглядом. Точь-в-точь, как сказал однажды Белинский о Лермонтове: « Во всех повестях одна мысль, и эта мысль воплощена в одном лице, которое и есть герой всех рассказов». Причем, и здесь Евгения Алексеевна, пытаясь объяснить ход своей мысли или своего поведения в той или иной житейской ситуации, в большинстве своем обращается к Шекспиру, Гете, Дюма, Лонгфелло иль к самому Лорду Теннисону отнюдь не ради эрудиции или поучения, а только лишь для того, чтобы подтвердить авторитет мировой классической литературы перед сиюминутными открытиями и изобретениями… И теперь каждый, кто не только раскроет эту книгу, но и «дойдет» хотя бы до её половины - непременно удивится кругом чтения Е.А. Вейтбрехт и, может быть, потом перечтёт или сами эти книги, или запомнит их названия (что тоже немало).

Что же касается собственно «прозы», то есть художественности текста (о чем было сказано выше и что напрямую роднит воспоминания Е.А. Вейтбрехт с самыми выдающимися образцами этого жанра), приведем «навскидку» пару-тройку выписок и цитат, подтверждающих наше смелое утверждение …

« Если скупость и любовь к дешевке практична, то моя мачеха в высокой степени обладала этим качеством. В то время носили белые чулки, но она где-то выискала для меня красные, которые отравляли мне жизнь. Когда мы с мачехой чинно уселись против бабушкиного кресла, я сразу почувствовала себя в состоянии депрессии. Мне казалось, что и бабушка, и сидевшая позади нее с вязаньем горничная (бывшая крепостная) с изумлением смотрят на мои толстые красные ноги. «Гусь лапчатый», – дразнили меня братья. Я тихонько соскользнула со стула и пробралась к окну. Был солнечный осенний день, и я никогда не забуду чудесного вида Невы с Петропавловской крепостью вдали».

« Детская сделалась «комнатой мальчиков», а я начала свое странствование на диванах в комнатах общего пользования. Оно продолжалось с короткими перерывами в течение 15 лет, до замужества. С тех пор я поняла, что своя кровать – это великая вещь, ей передается что-то от индивидуальности хозяина, это его друг, его дом. Диваны, высокие, низкие, со спинками, без спинок, клеенчатые и кретоновые, с клопами и без клопов мерещатся мне, определяя каждый отдельный этап моей жизни».

«При большой взаимной любви первое стирается, второе прощается, и последующая реакция часто еще обостряет любовь. Но вот на моем опыте я убедилась, что катастрофичен союз, в котором одна сторона своим поведением и суждениями смертельно оскорбляет другую, не понимая, в чем дело. Часто задается вопрос: «Да что же тут оскорбительного? Неужели я не имею права так говорить и так поступать?». Тут пропасть, и подать руки через нее невозможно. Все это не мешает человеку быть умным, образованным, просто даже эрудитом и культурным с общепринятой точки зрения. И душевно люди эти совсем не плохие, но какое у них мещанское представление о мужской порядочности и благородстве. Причина кроется, по всей вероятности, во взгляде на женщину, которую даже при большом чувстве считают низшим существом. Никогда не забуду моментов пережитых унижений»!

« Я стараюсь извлечь пользу из примера деда и, остро реагируя на неизбежные в жизни удары самолюбия, беру себя в руки, чтобы не перехватить через край. Не знаю, как у моих предков, но у меня в той же степени развито и чувство благодарности.
Е. Б. Белодубровский

Воспоминания Евгении Алексеевны Вейтбрехт, которые она посвятила своему внуку Андрею Черкасову

«Сказал свое слово – иди»
Арабское изречение

«Для того, чтобы писать свои воспоминания, вовсе не надо быть ни великим мужем, ни знаменитым злодеем, ни известным артистом, ни государственным мужем, – для этого достаточно быть просто человеком, иметь что-нибудь для рассказа и не только хотеть, но и сколько-нибудь уметь рассказывать».
Герцен – «Былое и думы»

1. Детство

Дед мой по отцу Петр Бонифациевич Борейша был родом из мелкопоместных польско-литовских дворян Могилевской губернии. Человек большой воли, умный, энергичный, он, как говорят англичане, «сам себя сделал» (self-made man). Начав с маленькой службы в канцелярии, он в чине действительного статского советника дошел до крупной должности товарища министра путей сообщения. На сохранившейся фотографии он снят с лентой через плечо и звездой на груди. Дед сам изучил французский язык и владел им в совершенстве. В его родовом имении сохранилась собранная им большая библиотека французской литературы ХVIII века.