Моя душа - элизиум теней

Оглавление

Ну и пришлось мне хлебнуть горя, так доверившись мало знакомому человеку, лживому с головы до пят.

10. Возвращение в Ленинград

Вспоминается мне 27 января 1943 г., один из счастливейших дней моей жизни. У Щербинских в комнате было радио. Оленька всегда утром слушала последние известия и в случае чего-нибудь важного, перед уходом на работу сообщала нам с Наташей. Так было и в это памятное утро. Войдя, Оля с громадным волнением объявила о снятии блокады с Ленинграда. Радость наша была неописуема. С этого дня я стала деятельно готовиться к отъезду домой. Мои родные смеялись надо мной, когда уже в марте месяце все мои вещи были уложены и готовы к упаковке. А мне просто доставляло удовольствие копошиться с укладкой, мечтая об отъезде. И вместе с тем, я ни минуты не сомневалась во всем тяжелом, что мне предстоит пережить по приезде. Как в Дантовском Аде волею божественной справедливости (La tema si volge in disio) страх мучений обращается в желание, я вся жила только одной мыслью: «скорей бы, скорей!».

Уезжая из Ленинграда, перед тем, как покинуть мою комнату, я нежно с ней прощалась. Как Лиза в «Дворянском гнезде», ходила я касаясь руками вещей – свидетелей и спутников 10летней жизни, проведенной в их окружении. Совсем в другом настроении уезжала я из Новосибирска. Наш отъезд состоялся 26 июня 1944 года. Этот день надолго остался памятным для сибиряков. Машине, отданной в распоряжение Николая Константиновича для перевозки на вокзал его семьи, пришлось сделать несколько рейсов. Мое место было в последнем. Я ходила по опустевшим комнатам, прощалась с городом, так гостеприимно приютившим нас, а сердце радостно билось от сознания, что через несколько дней я буду в дорогом, родном Ленинграде.

Вокзал я застала в необычайном оживлении. Пушкинский театр реэвакуируется. Эшелон подан. На перроне большая толпа провожающих. Меня ожидала с букетом моя очаровательная ученица Берта, сама похожая на только что распустившуюся пунцовую розу. Ленинградка, она на некоторое время оставалась еще в Новосибирске.

Вагоны заполняются, раздаются звуки оркестра, исполняющего прощальный марш. Тетя Катя уже в своем купе, утопая в цветах, принимает делегации от учреждений и ласково прощается с ними. Она победила сердца сибиряков своим сценическим талантом, большим человеческим обаянием и плодотворной, самоотверженной работой депутата. Букеты все прибывают, их уже кладут кучами друг на друга. Когда поезд тронулся, Екатерина Павловна заявила, что она задыхается, и просила разнести цветы по другим купе.

Думается, что Пушкинский театр с такими корифеями искусства в составе, как Корчагина-Александровская, Черкасов (хотя он большую часть эвакуации провел в АлмаАте), Скоробогатов, Симонов, Александровская, Вивьен, оставил по себе хорошую память у сибиряков. Спектакли, в которых участвовали Черкасов, Симонов, всегда шли с аншлагом. Скоробогатов, кроме талантливого исполнения ролей Ленина, Суворова и др., проявил себя, как умелый наездник на скачках. На прощание сибиряки подарили ему коня, с которым он демонстрировал свое искусство. Эта лошадка ехала в эшелоне вместе с нами.

В поезде, который Ленинград прислал за театром, было на этот раз больше мягких вагонов, и все разместились как-то иначе. Я ехала в одном вагоне с Черкасовыми, но отдельно от них. В моем купе была милая кампания актеров – Томилина, с которой мы много часов провели в беседах, Алешина и Толубеев. Последняя пара только что поженилась, отстранив своих прежних спутников жизни. Наш трехлетний Андрюша бегал и шалил в коридоре. Постаревшая и располневшая няня Франя никак не могла угомонить шалуна. Частенько с Почемучкой в руках забегал он ко мне, к своей самой усердной чтице. Его рано укладывали спать, и Николай Константинович вместе с Юрьевым и другими соседями по вагону, приходил посидеть в наше купе. Получался маленький клуб. Юрьев, который казался мне таким напыщенным на сцене и в жизни, здесь держал себя просто, потоварищески. Кто-то придумал написать сообща стенную газету, редактором назначали Толубеева. Почему и как – никто не знал, но он к этому делу не имел никогда никакого отношения. Я предложила ему помочь, а он обрадовался и передал мне редакторство. Я согласилась с тем, что подпишется в газете он, а не я. От нечего делать я с удовольствием занялась исправлением поступающих немногочисленных статей. Я не видела газеты в оформленном виде и не знаю, куда она девалась.

Моя поклонница-художница ехала в нашем поезде и писала мне письма из своего вагона, а раза два приходила с палочкой меня навестить.

В отличие от переезда в Новосибирск, обратный путь не создавал таких общих настроений и переживаний. Каждый думал о своем угле и о том, в каком виде он его застанет. А, может быть, этот угол уже и не существует. Мои ученики сговаривались со мной о возможности возобновить наши занятия, мы обменивались адресами. Как это все оказалось непрочно и призрачно!

Мы прибыли в Ленинград ранним утром 3 июля. Наш поезд был поставлен на какие-то далекие, запасные пути. Очевидно, мы прибыли раньше срока, потому что приготовленная торжественная встреча запоздала, пришлось ее подождать.

Общее первое впечатление о состояния города было неплохое, судя по тем улицам, по которым мы проезжали, по крайней мере лучше, чем мы ожидали. Отдельные разрушенные дома, представляющие груды камней, мы с грустью разглядели уже потом. Обращали на себя внимание много развешанных плакатов, изображающих девушку на кладке кирпичей с подписью: «А, нука, взяли!». Так и вспоминается эта девушка – сколько было в ней бодрости и сколько теперь, уже через пять лет, выполненных обещаний воплотилось в ее образе.