Моя душа - элизиум теней

Оглавление

В июле 1899 года в деревенской церковке близ Журавки состоялось наше венчание. Присутствовали только мачеха и братья. По дороге в церковь я сказала Николаю Арнольдовичу: «Обряду, который сейчас совершится над нами, я не придаю никакого значения. За одно могу ручаться – я никогда не изменю тебе. А если разлюблю, скажу. Хочу думать, что и ты поступишь также».

На другой день после свадьбы мачеха была неприятно удивлена, когда прислуга, в отличие от новоявленной «молодой барыни» стала называть ее «старой барыней».

Николай Арнольдович перед женитьбой получил отдельную квартиру в три комнаты. Из Гатчины нам прислали мебель, поставленную у знакомых после смерти отца. Так приятно было увидеть вещи, привычные мне с детства. Братья дали мне тысячу рублей, столько же получил Николай Арнольдович от отца на обзаведение. Все это дало нам возможность устроиться довольно уютно. Кроме того, братья внесли в банк 5000 в порядке реверса. При царском режиме молодой офицер получал разрешение на женитьбу только в том случае, если он или его невеста клали в банк неприкосновенный капитал в размере 5000. Деньги эти по истечении положенного срока полностью им возвращали. На 400 рублей процентов с этой суммы мы одевались.

Выплатой этой суммы закончилось мое право на наследство отцовского имения. Но закону мне полагалась только четырнадцатая часть недвижимого имущества.

За мою долгую жизнь мне часто приходилось наблюдать молодоженов в первый год их брака. У меня почти всегда создавалось впечатление трудности, с которой стирались углы, вырабатывались взаимные компромиссы. Обычно через известный период все входило в ту или иную колею. А бывало и так, что состояние конфликта делалось постоянным, и супруги безнадежно тянули свою лямку. На другой день после свадьбы мачеха была неприятно удивлена, когда прислуга, в отличие от новоявленной «молодой барыни» стала называть ее «старой барыней».

Николай Арнольдович и Евгения Алексеевна Вейтбрехты.

Первый год моей брачной жизни был особенно тяжелый. Я ничуть не раскаивалась в сделанном шаге. Любовь к мужу привела меня к жизни в чужой среде, да еще в лесу. Мне пришлось оставить курсы, родных, столичную жизнь. Все это я принимала, как неизбежное. Правда, у меня были книги, я много читала, выписывала московскую, прогрессивную газету. Николай Арнольдович, при всей любви ко мне, продолжал вести по существу холостой образ жизни. Утром служба, после обеда биллиард, иногда азартная игра в карты до рассвета. Я всю жизнь плохо спала и обычно, заснув, ждала его в тяжелом нервном состоянии. Когда он приходил, я выговаривала ему, что он оставляет меня одну, и я тоскую. А на другой день раскаивалась. Моя дневная выдержка изменяла мне в бессонные ночи. Мы пробовали читать мои книги, но я видела, что он скучает, и сама посылала его в клуб. Принесение жертв на алтарь любви ко мне казалось мне непрочным и меня не устраивало. Он был хороший человек, и у него были все данные для хорошего семьянина, каким он и сделался через несколько лет. Несмотря на то, что мы были однолетки, он был значительно моложе меня.

Очевидно, ему надо было перебеситься. Но он поддавался моему влиянию, шел за мной, говоря: «Раньше я верил в бога, а теперь только в тебя». И это дало нам возможность прожить в любви и согласии лет 1012, а с перебоями и все 15 лет.

Чтобы не беспокоить меня, Николай Арнольдович, уходя вечером в клуб, обычно брал с собой ключ от парадной двери. Тоже делал и деньщик, уходя по черному ходу. Такой порядок всех устраивал, и никому не приходило в голову, что он может привести к тяжелым последствиям. Однажды, оставшись вечером одна, я читала у керосиновой лампы за столом в гостинной. Вдруг я услышала за кухонной дверью какие-то странные звуки. Я никогда не была трусом, сейчас же прошла в темную кухню, остановилась у дверей и прислушалась, стараясь понять, в чем дело. И вся задрожала от ужаса, когда услышала слабый мужской голос, произносивший вперемежку со стонами: «Ради бога, спасите, помогите, я застрелился и умираю». Короткая пауза и опять: «Спасите, я не хочу умирать, жить-жить хочу!». Голос переходил в стоны и рыдания. Абсолютная тьма вокруг делала страшное еще страшнее. Умирающий у двери, невозможность придти ему на помощь, какая-то ответственность за жизнь человека заставили меня пережить одну из самых ужасных минут моей жизни. Ощупью, спотыкаясь, я дошла до парадной двери и стала неистово стучать в тщетной надежде, что кто-нибудь услышит, проходя мимо. В полном отчаянии я пошла к свету лампы и, вся сжавшись в комок, ждала. Через полчаса пришел деньщик и нашел мертвое тело в луже крови у наших дверей. А когда вернулся из клуба Николай Арнольдович, я была в очень тяжелом состоянии. Нервное потрясение не прошло мне даром. Николаю Арнольдовичу пришлось ночью посылать телеграмму знакомым в Вильну, спешно вызвать врача. Моей внутриутробной, первой, четырехмесячной дочери не суждено было увидеть свет. Поручик, наш сосед, растратил казенные деньги и застрелился у себя в комнате, а в последние минуты выполз в наш общий коридор. Это случилось зимой 1899 года.