Моя душа - элизиум теней

Оглавление

А еще через 15 лет он говорит в письме к Полонскому:

«...Чтобы ты понял мое настроение, выписываю тебе несколько строк из моего дневника: "...Полночь... сижу я опять за своим столом... внизу бедная моя приятельница (П. Виардо) что-то поет своим совершенно разбитым голосом... а у меня на душе темнее темной ночи... Могила словно торопится поглотить меня...". Не выписываю дальше, очень уж уныло. Ты забываешь, что мне 59й год, а ей 56й... Душа моя, мы оба – два черепка разбитого сосуда».

Однако Полина Виардо, названная черепком сосуда в письме Тургенева, прожила до глубокой старости. Она умерла в 89 лет.

А еще через год, в 1878 году, за пять лет до смерти, Тургенев пишет свое чудесное стихотворение в прозе «Старик». Настроение все то же – безрадостное, мрачное, но кое-где слышатся нотки примирения с неизбежным.

«Старик.

Настали темные, тяжелые дни... Свои болезни, недуги людей милых, холод и мрак старости. Все, что ты любил, чему отдавался, безвозвратно, никнет и разрушается. Под гору пошла дорога.

Что же делать? Скорбеть? Горевать? Ни себе, ни другим ты этим не поможешь. На засыхающем, покоробленном дереве лист мельче и реже, но зелень его та же.

Сожмись и ты, войди в себя, в свои воспоминания, и там, глубоко-глубоко, на самом дне сосредоточенной души, твоя прежняя, тебе одному доступная жизнь блеснет перед тобой своей пахучей, все свежей зеленью, и лаской, и силой весны!..

Но будь осторожен, не гляди вперед, бедный старик!..».

Недавно прочла я книгу «Воспоминания» В. Вересаева. Вот что он пишет о старости: «Мне шестьдесят лет. Вспоминаю скомканную тревожность юности, ноющие муки самолюбия, буйно набухающие на душе болезненные наросты, темно бушующие, унижающие тело старости, непонимание себя, неумение подступить к жизни. ...А теперь каким-то крепким щитом прикрылась душа, не так уж легко ранят ее наружные беды, обиды, удары по самолюбию. В руках как будто надежный компас, зорче стали духовные глаза, в душе ясность, твердость и благодарность к жизни...». Да, может быть, если бы знала молодость, какая возможна озаренная, поднимающая дух старость – может быть она бы менее беззаботно «прожигала» себя. Промотать все силы и потом придти к мутноглазой старости, харкающей, задыхающейся, с брюзгливо обвисшей губой и темным лицом! И говорить юности: «Старость – это страшная проклятая пора человеческой жизни!». Как будто выросли крылья!».

Гольденвейзер записывал за Толстым: «Как хорошо, как радостно! Я никак не ожидал такого сюрприза. Вот если вы доживете, увидете, как хороша старость. Чем к смерти ближе, тем все лучше. Если бы молодые люди могли так чувствовать, как в старости! У меня, особенно по утрам, как праздник какой – такая радость, так хорошо. Я дорожу своей старостью и не променяю ее ни на какие блага мира».

И Гете писал Гегелю: «Я всегда радуюсь вашему расположению ко мне, как одному из прекраснейших цветов все более развивающейся весны моей души». Гете в это время было 75 лет.

«Старик был некрасив и беден, – пишет Бальзак (Кузен Понс), – разве это не значит быть втройне стариком?!».

Я бы заменила слово «бедный» – «неопрятным». Почему так редко можно встретить опрятных стариков и старух?

Вот что пишет Герцен в «Былое и Думы» о старости: «Как страшно прав Гоголь, говоря: Забирайте теплые и святые чувства с собой из юности, без них старость страшит хуже могилы. На могиле хоть есть надпись, а в безчувственных чертах старости ничего не прочтешь. Эгоизм все вытравливает с годами, если только неэгоистические человеческие стороны так слабы, что могут вытравиться. Нет, такой старости я не желаю. Лучше умереть в разгаре жизни, нежели живому пережить себя».

Чайковский считает что «всякий возраст имеет свои хорошие стороны, и дело не в том, чтобы вечно быть молодым, а чтобы как можно меньше страдать физически и нравственно».

«Нет ливреи почтеннее старости», – пишет Теккерей в «Виргинцах».

Так ли это, не создалось ли перед старостью того же преувеличенного преклонения, как перед материнством?

По сведениям Нью-Йоркской медицинской Академии, во времена Римской империи средняя продолжительность жизни римлянина равнялась двадцати трем годам. А через 1600 лет, в наше время кривая средней продолжительности жизни дошла в Америке ориентировочно до 67 лет для мужчин и 69 лет для женщин. Двигаясь сначала медленно вверх, кривая поднялась, главным образом, за последние 50 лет. Отсюда следует, что во времена древней Греции и Римской империи старики были большой редкостью и привлекали к себе больше внимания. Вопрос об уважении к старости со стороны семьи и общества – важный вопрос, обусловленный культурой данного общества. Уважение к старости, как таковой, сильно меняется в зависимости от периода развития культуры того или иного народа. Древнейшая из культур, известных в наши дни, китайская. У китайцев уважение к старости переходит границы разумного и практически целесообразного. Оно превращается у них в культ предков.

Вот какие соображения высказывает доктор Эдвард Стиглиц, автор ряда трудов по вопросам старости: «Характер к старости становится устойчивее и обозначается резче. Пятна леопардов не меняют размеров и формы, но становятся чернее. Например, богомольный человек правращается в несносного святошу, бережливый становится скрягой, щедрый – расточительным, иной раз по отношению к тому, что ему не принадлежит. Осторожный делается пугливым. Человек, отличающийся снисходительностью, становится еще более снисходительным. Это усиление характерных черт должно быть приписано не столько старению как таковому, сколько привычке, вырабатываемой жизнью в замкнутом узком кругу. Мудрость возникает в результате опыта, который, бесспорно, зависит от времени, но возрастает она только при наличии ума в молодости. Старость сама по себе мудрости не гарантирует. Молодые дураки превращаются в старых дураков.