Тайна старой девы

Оглавление

— Видишь, деточка, — продолжала она, — Генрих уже много лет поднимается ко мне каждое воскресенье, чтобы получить распоряжения... Он не смеет говорить со мной о том, что творится в вашем доме, и до сих пор он никогда не нарушал этого запрета. Как же должен он любить маленькую Фею, если вдруг решился нарушить мой строгий приказ!

— Да, он меня любит, но больше никто, — ответила Фелисита, и ее голос прервался.

— Больше никто? — повторила старушка, и кроткие глаза серьезно посмотрели на ребенка. — Разве ты не знаешь, что есть Некто, Который всегда будет любить Фелиситу, даже если все люди отвернутся от тебя?.. Бог...

— О, Он совсем не хочет знать меня, потому что я — дитя комедианта! — резко прервала ее Фелисита. — Госпожа Гельвиг сказала мне сегодня утром, что моя душа все равно потеряна, и все в доме говорят, что Он отвернулся от моей бедной мамы, что она не у Него на небе. Я Его больше не люблю и не хочу попасть к Нему, когда умру... Зачем мне жить там, где нет моей бедной мамы?

— Боже правый, что сделали с тобой, бедное дитя, эти жестокие люди с их так называемой христианской религией!

Старушка поспешно встала и отворила дверь в соседнюю комнату. Над кроватью, над дверями и окнами висели белые кисейные занавеси, между которыми виднелись узкие полоски бледно-зеленой стены. Как разителен был контраст между этой маленькой комнаткой, такой свежей и безупречно чистой, и мрачным будуаром, в котором госпожа Гельвиг молилась по утрам, стоя на коленях!

На ночном столике, около кровати, лежала большая, очевидно часто употреблявшаяся Библия. Старушка уверенно открыла ее и громко прочитала взволнованным голосом:

— Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая, или кимвал звучащий. — Она продолжала чтение дальше и закончила словами: — Любовь никогда не умрет, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится. И эта любовь исходит от Него, и Он Сам есть эта любовь, — сказала она, обняв ребенка. — Твоя мать — Его дитя так же, как и все мы, и Он взял ее к Себе, так как «любовь никогда не умрет». Можешь быть уверена, что она там, на небесах, и если ты посмотришь ночью на звездное небо, то поверь, что рядом с таким небом нет ада... Теперь ты станешь любить Его от всего сердца, моя маленькая Фея?

Ребенок ничего не ответил, по страстно обнял свою кроткую утешительницу, и горячие слезы потекли по лицу.

Через два дня после этого у дома Гельвигов остановился экипаж. В него села вдова со своими двумя сыновьями, чтобы проводить их до ближайшего города. Иоганн отправлялся в Бонн изучать медицину и должен был доставить Натанаэля в тот пансион, в котором он сам раньше воспитывался.

Генрих стоял рядом с Фридерикой у открытой двери и смотрел вслед удалявшемуся экипажу. Он слегка присвистнул, что всегда служило у него выражением хорошего настроения.

— Несколько годиков пройдет, пока кто-нибудь из них вернется домой, — довольным голосом сказал он Фридерике, считавшей своей обязанностью вытирать передником глаза.

— А ты и рад! — огрызнулась она. — Хорошая благодарность за деньги, которые ты получил от молодого барина на водку!

— Пойди на кухню, они лежат на плите, я их не трону! Можешь себе купить на них, если хочешь, красную юбку и желтые башмаки.

— Ах ты бессовестный! Красную юбку и желтые башмаки, как у канатной плясуньи! — рассердилась старая кухарка. — Знаю, чего ты злишься: молодой барин хорошо тебе втер нос сегодня утром!

— Ты, я вижу, много знаешь! — равнодушно сказал дворник. Он засунул руки в карманы, поднял плечи и принял еще более непринужденную позу.

— Человек, который получает двадцать талеров жалованья и у которого лежит в сберегательной кассе всего пятьдесят монет, — продолжала она ядовито, — изображает перед своими господами Великого Могола и заявляет: «Отдайте мне чужого ребенка, я помещу его у своей сестры, и он не будет стоить вам ни гроша».

— А молодой барин, — закончил Генрих, — ответил на это: «Дитя в хороших руках, Генрих, и останется в доме до восемнадцати лет, и ты не посмеешь заступаться за нее, если она будет противиться воле моей матери. А если ты еще раз застанешь старую кухонную ведьму подслушивающей у дверей, отколоти ее без всякого милосердия». Что бы ты сказала, Фридерика, если бы я сейчас...

Он замахнулся, а старая кухарка, ругаясь, убежала па кухню.

Глава X

Прошло девять лет. Но ни на крепких, как железо, стенах домов на площади, ни на женском профиле у хорошо знакомого окна время не оставило следов разрушения. И все же старый дом принял необычайный вид: шторы в большой комнате второго этажа были подняты уже в продолжении нескольких недель, и на подоконниках стояли горшки с цветами. Прохожие по-прежнему смотрели сначала на окно с кустом ласточника и почтительно кланялись госпоже Гельвиг, но затем их взоры украдкой поднимались к заветной комнате. Там часто показывалось очаровательное женское личико с пепельными локонами и синими глазами, которые почти по-детски удивленно смотрели на Божий свет. Иногда в окне появлялась страшно обезображенная золотухой головка ребенка, с любопытством выглядывавшего па площадь. Под старательно завитыми жидкими светлыми волосами серое одутловатое личико ребенка казалось еще уродливее. Но при всем при том это были мать и дочь.

За истекшие девять лет один инженер открыл недалеко от городка N целебный источник. Горожане устроили у источника ванны, которые вместе с прославленным тюрингенским воздухом очень скоро стали привлекать множество больных. Молодая женщина приехала сюда из-за ребенка, которому профессор Иоганн Гельвиг посоветовал брать в N целебные ванны.