Чучельник

Оглавление

– Простите, – опять послышался за спиной голос хозяина, ворвавшийся в его мысли и заставивший его вздрогнуть. – Мне пора закрывать.

– Что? Ах да, конечно… пора закрывать…

– Уж извините.

– Да, пожалуйста. – Он поднялся, бросил на столик купюру и тяжело заковылял к выходу.

– А как же молоко? – донесся ему вслед голос хозяина.

Но человек его не услышал. Ставя ноги одну перед другой, он шел вверх по крутому и ухабистому, как речное русло, переулку. Одолев подъем, оглянулся. Свет в окне Клары медленно тускнел. Все встало на свои места. Улица расстилалась перед ним ровной полосой, дома низко кланялись ему, небо темнело, перед тем как вспыхнуть новыми огнями.

По дороге в больницу он вновь перемалывал в уме ту старую историю. Никто не заметил, как он вошел в палату матери, сел у кровати, на которой неподвижная старуха сверлила потолок стеклянными глазами, ампутированным мизинцем погладил краешек простыни. Обрубок свело судорогой – не сильной, а приятно болезненной.

«Я не трону тебя, мама, не бойся», – мысленно произнес он совсем детским голосом.

Потом взял лист бумаги и стал с какой-то одержимостью выводить на нем имя сироты, которое не стерлось в памяти за тридцать два года. Он написал его столько раз, что на листке совсем не осталось белого пространства.

– Добрый вечер, – послышался за спиной женский голос.

Человек обернулся.

– Видите, насколько тут лучше вашей маме? – с улыбкой проговорила молодая докторша.

Человек еще не видел ее в халате. К ним домой она всегда являлась без халата. В белом она показалась ему более миловидной. Пока, наклонившись над старухой, она сосредоточенно слушала пациентку, он успел внимательно ее рассмотреть. Сильные точеные ноги. Кожа даже под чулками не производит впечатления нежной. Наверняка волосатая. А у волосатых женщин кожа всегда грубее.

Докторша поднялась, повесила на шею фонендоскоп, уперлась рукой в бок и выпятила грудь. Устала. Это он прочитал по глазам.

– Целый день на ногах? – спросил он.

– Что? – не поняла женщина.

– Представляю, как болят у вас ноги в конце дня.

– Да. Тромбофлебит у врачей – такая же профессиональная болезнь, как у официантов, – ответила она со смешком.

– Сочувствую вам.

– Хм… спасибо… – смутилась докторша.

– Вам надо лечь и поднять ноги кверху, чтобы восстановить кровообращение.

– Знаю… Я так и делаю.

– Дома?

– Да. Вечером.

– Хорошо. О ногах надо заботиться.

Докторша не нашлась что ответить.

– Тем более о таких красивых, – добавил он.

Женщина почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, и нервно облизнула уголок рта.

Человек заметил, что губы у нее не накрашены.

Она снова улыбнулась, на сей раз немного застенчиво, склонив голову, и чуть слышно сказала:

– Спасибо.

Она признавала, что он красив, хотя в его обществе всегда чувствовала себя неуютно. Впрочем, в последнее время он как-то изменился. Стал не таким надменным, более душевным. Даже ноги ее заметил.

– Вам кто-нибудь подкладывает подушку под колени?

– Что?

– Кто приподнимает вам ноги и кладет их на мягкую подушку вечером, у вас дома?

Женщина опять вспыхнула. Взгляд его сделался таким настойчивым, чуть ли не лихорадочным. Он хочет знать, свободна ли она? Можно ли за ней поухаживать?

– Никто… – с бьющимся сердцем ответила она.

– Жаль.

XIII

Джудитта увидела, как мать, шаркая ногами, прошла на кухню с дымящейся тарелкой супа. Потом услышала, как та поставила ее в духовку.

– Отец не придет ужинать, – сказала женщина с легкой обидой. – Для разнообразия.

– Мама, у него это вроде отпуска, – попыталась разрядить обстановку Джудитта, поглаживая в убогой гостиной спинку кресла, в котором всегда сидел отец.

С тех пор как мусорщики объявили забастовку, сотрудник городской службы поддержания чистоты перестал приходить домой к ужину. Все вечера просиживал в баре или в остерии с друзьями.

– Не обидишься, солнышко? – спросил он в первый раз у дочери, а не у жены.

И Джудитта благословила его.

– Хотя бы предупреждал не в последнюю минуту, – продолжала ворчать мать из кухни, пропахшей запахом дешевой, купленной в порту рыбы.

Пол в кухне покрыт вытертым линолеумом в коричневых ромбах, по стенам в беспорядке тянутся почерневшие провода. Темная кухня освещена тусклым светом, сочащимся из-за матового стекла двери. За этой дверью как будто нависла над пустотой двора ванная с унитазом без крышки, хромированной сушкой для полотенец, заржавленной луковицей душа и пластмассовым биде, задвинутым за ненадобностью под раковину. Холодная, продуваемая сквозняками ванная не гарантирует сохранности интимных тайн.

– Честно говоря, неприятно, когда на тебя смотрят, как на прислугу, – снова завела свою нуду мать, когда Джудитта появилась на кухне по дороге в ванную. – Звонит в семь часов, когда все уже готово… Смотри не нарвись на такого, ведь все мужчины…

Окончания фразы Джудитта уже не слышала. Вода с шумом обрушилась на нее, залив обшарпанный пол. Впрочем, эти речи она слышала сто раз. Отец далеко не идеальный муж, Джудитта и сама это понимала. И глухое ворчанье матери, ее постоянные предупреждения, ее неверие в будущее и отвращение к жизни были ей понятны. Но отец он любящий, внимательный, во всем ее поддерживает, гордится ею. Всегда расспрашивает ее о делах, всем интересуется. Увидит, как она склонилась над книгами, обязательно с гордостью улыбнется и скажет: «Вот как мне повезло. С такой дочерью мне бояться нечего». Потом погладит ее по голове и добавит: «Будь счастлива, Джудитта. А если вдруг что – сразу ко мне». Отец – ее надежная гавань, за ним она как за каменной стеной. Еще в лицее, стоило кому-нибудь из учителей пожаловаться на Джудитту, отец, человек без особого образования и культуры, тут же закатывал рукава и разбивал все обвинения в пух и прах. По ночам она иногда видела, как он, сидя на диване, тайком берет ее учебники и восхищенно вертит их в своих заскорузлых руках. Как же ему хочется, чтобы она стала ученой женщиной. И ведь ни разу ни словом не обмолвился о своих жертвах, о том, с каким трудом он копит деньги на ее образование. Джудитта закрыла кран и натянула халат.