Чучельник

Оглавление

XXXII

– Стоп, – вдруг приказал Амальди водителю, нарушив гробовое молчание в салоне машины.

Полицейский припарковался под козырьком городской больницы.

– Вызывай все подразделения, – сказал он Фрезе, открывая дверцу. – Надо найти, где он прячется… и держит Джудитту. – Он в упор поглядел на помощника. – Ты и сам понимаешь, времени у нас нет.

Фрезе молча кивнул. Он уже отдал по рации соответствующий приказ. Хоть и с опозданием, но охота на человека началась. Простая учетная запись перевернула всю логику расследования. Две фамилии. Один человек. Казалось бы, разгадка лежала на поверхности. Теперь профессору Авильдсену не скрыться. Но надо найти его, прежде чем он убьет свою жертву.

– Я еще раз попробую потрясти Айяччио, – добавил Амальди, уже выйдя из машины. – Как знать, вдруг попаду на миг просветления, вдруг он что-нибудь вспомнит и… – Окончание фразы повисло в воздухе.

И так же подвешены все их надежды.

Фрезе захлопнул дверцу и тронул за плечо водителя. Машина растворилась в ночи.

На другой стороне улицы в куче отбросов рылся бродяга, явно надеясь найти клад. Увидев Амальди, он сгорбился и потрусил прочь.

Амальди окинул взглядом серый силуэт больницы. Главный вход заперт и окутан тьмой. Светились только окошки в крыле «скорой помощи».

– Да вы знаете, который час? – возмутилась сестра, видя, как он быстрым шагом направляется к коридору, ведущему в главный корпус.

– Спокойно, – ледяным голосом ответил Амальди и предъявил удостоверение.

Проходя по темному, пустынному вестибюлю, он бросил взгляд в коридор, где несколько дней назад в последний раз видел Джудитту в больничном халате. Сразу вспомнились ее покрасневшие глаза и потухшее лицо. Если б он не сдержал своего порыва броситься к ней, обнять, утешить, возможно, все обернулось бы иначе. Потом Амальди почему-то представил свое жилище со свисающими с потолка голыми лампочками и нераспечатанными коробами, и ему отчаянно захотелось привести его в божеский вид. Для Джудитты. Ради нее он готов обжить свой дом. Должно быть, своей человеческой конкретностью эта мысль ранила его сильнее прочих.

Лифт остановился на четвертом этаже, и Амальди уверенно сказал себе, что ничего не ждет от Айяччио. Ему надо просто найти место, где можно спокойно подумать, а главное – укрыться от звонков родителей Джудитты, потому что он не знает, что им отвечать и чем утешить.

Он нажал ручку и бесшумно вошел в палату № 423, думая, что Айяччио спит.

Спиной к нему, склонившись над постелью, монахиня шептала что-то неразборчивое.

Амальди остановился, собираясь с мыслями.

Монахиня, судя по всему, не заметила вторжения. Ее тихое бормотанье продолжало уютно и размеренно оглашать комнату.

Амальди почувствовал, как эта молитвенная кантилена вовлекает его в свой круг, успокаивая издерганные нервы. В ней было нечто умиротворенное и гипнотическое, а монахиня показалась ему больше похожей на сказительницу. Не разбирая слов, Амальди окунулся в музыку, от которой мягко расслаблялись мышцы ног, живота, плеч, как будто кукольник, дергающий его за ниточки, вдруг отвлекся, ослабил хватку. Он поймал себя на том, что старается не дышать, чтобы, не дай бог, не нарушить этого тихого розария в ритме детской считалочки. В отуманенном сознании всплывали образы детства, уводя его прочь от действительности. Давние знакомые образы, навеянные молитвенной колыбельной, постепенно вытесняли жуткое напряжение последних недель.

И вдруг монахиня застыла. Не просто сделала паузу, а словно бы осеклась. Разорвала ритм. Хотя и едва слышно. Надрыв был не столько в голосе, сколько во всей ее позе, в судорожно сжавшихся плечах. Мгновение. Доля секунды.

Амальди не зафиксировал его как реальное явление, как факт, который можно изложить в словах. Нет, это было просто смутное и неприятное ощущение нарушенного обряда. Какой-то ошибки. Осечки.

Туман в голове рассеивался медленно и неохотно, но все же краешком сознания он отметил, что у двери палаты не было охранника. Нахлынувшие образы мешали, удерживали его, не давали сосредоточиться, но он уже говорил себе, что очень уж высока и массивна фигура этой монахини. Сказал и шагнул к ней, все еще повинуясь не воле, а инстинкту. Слово, предназначенное монахине, застряло в горле. Шаг. Другой. Глаза пока не различали всех атрибутов сцены, и тем не менее он оглянулся, словно почуяв что-то за спиной, словно уже зная.

В углу комнаты, справа от распахнутой двери громоздилось безжизненное тело охранника, переодетого санитаром. Разорванный халат. Пятно крови, расплывшееся по белой ткани.

Колыбельная в ушах Амальди зазвучала негромким, но грозным рыком. Очень уж высока и массивна, думал он, делая новый шаг вперед еще без четкого плана в голове. Он был готов ко всему, только не к этому больному, истерзанному взгляду, который обратила на него монахиня.

– У него нет для меня крови, – сказала она так, будто огромный замок рухнул и обратился в пыль у нее на глазах.

Амальди не был готов прочесть такое детское огорчение на знакомом лице. Потом он увидел скальпель и медленно отступил, надеясь найти у убитого охранника пистолет.

– У него нет для меня крови, – повторил мужской голос.

Амальди узнал его, несмотря на то, что он сбрил бороду и помолодел. Детское лицо. Или девичье. Глаза их встретились. У Амальди прищуренные, как будто неожиданность ослепила его. У профессора Авильдсена широко распахнутые навстречу незваному гостю.

– У него нет для меня крови, – твердил он, сжимая в кулаке скальпель так крепко, что побелели костяшки.