Деньги на ветер

Оглавление

— Поставь вариться рис, — сказала я. — И поищи кукурузные лепешки.

Пока он выполнял мои указания, я порезала лук, растолкла чеснок, нарезала кубиками жгучий перец халапеньо и обжарила его в оливковом масле. Добавила вареной курятины, бульонный кубик и потом, через некоторое время, порезанные помидоры и измельченный кориандр. Поставила все это тушиться. Когда курятина приобрела коричневый цвет, добавила по банке консервированных черных и красных бобов и оставила упариваться, пока не сварился рис. Под конец поставила разогреваться в плиту две кукурузные лепешки.

— Слушай, здорово! Как это у вас называется? — спросил Пако.

— Тушеная курица по-гавански.

— По-гавански?

— Я хотела сказать, настоящая тушеная курятина, вот как.

— Да, здорово вкусно.

Действительно хорошо получилось. Все ингредиенты свежие и в изобилии, а мы проголодались. От еды настроение у меня заметно улучшилось. Вот такой и должна быть жизнь. Не то что скупиться, экономить и воевать из-за каждой крошки.

Ели мы, сидя у окна, глядя на улицу. Не было видно ни машин, ни снега, только деревья и далекие огоньки на шоссе. Разговорились. Он рассказал о Никарагуа, о том, что рано осиротел, нищенствовал в Манагуа, убежал в джунгли, хотел стать солдатом, потом судьба привела его в Гватемалу, затем в Мексику.

Я сочинила про свое прошлое на Юкатане, приплетая в него воспоминания о Сантьяго и Гаване. Пако кивал и был так по-детски искренен, что мне стало не по себе.

На десерт мы выпили еще пива, а я съела апельсин, киви, банан и яблоко. Не могла понять, как есть киви, и Пако пришлось мне показать. Он срезал кожицу, а оставшееся разрезал на пять частей. Вкус замечательный, впрочем, не только у киви, все фрукты оказались очень хороши, и я недобрым словом вспомнила партийных бюрократов, лишивших нас этой радости, которая теперь шла на экспорт за валюту либо перерабатывалась на соки или продавалась в недоступных простым кубинцам курортных отелях.

Выпив еще по бутылке пива, мы, пошатываясь, побрели к себе в комнату, и, не успев коснуться головой подушки, я поплыла, поплыла, поплыла…

Глава 6

На набережной

Поплыла к волшебному острову.

Город в свободном падении.

Страна в свободном падении.

Все мы бодрствуем у смертного одра, ожидая, пока перекинутся Борода и его братец.

Тик, вашу мать, так.

Гектор говорит (шепотом): «После Фиделя и Рауля — le deluge, потоп. Их преемники кончат, как Муссолини, — подвесят их вверх ногами на крюке для туш на Plaza de la Revolución, если есть справедливость. Которой, впрочем, нет».

Иду пешком по улице Гервасио до поворота на улицу Сан-Рафаэль. На Кубе все пешком ходят. Машины только у партийных или у тех, кто имеет тысячу зеленых в месяц чистыми. Рано. Так рано, что уже поздно. Проститутки кайфуют от «черной смолы» — так называется дешевый мексиканский героин. Им все равно, что я женщина, да притом полицейский. Задирают юбки, показывают передки, любовно обколотые антибиотиками или сублиматом ртути. Наши врачи впереди планеты всей.

— Qué bola, asere?

— Nada.

— Поиграем с тобой, белая цыпа. Разные штуки покажу, удивишь потом своего дружка.

— No mas, сучки, по mas.

В этой части города работают чернокожие и мулатки, девочки-подростки, их услугами пользуются секс-туристы из Германии и Канады, чьих жирных белых задниц тут тоже полно. Иди в постельку, Ганс, а то какой-нибудь сутенер припорет тебя ради наручных часов. Благодаря им доберется до Майами.

По Сан-Рафаэль до улицы Эспада.

Толпа редеет. Нет пухлых anglos. Дети спят в подъездах. Старик на велосипеде.

Мимо больницы имени Бороды. Здесь только для партийных, дипломатов и туристов. Лучшая больница Латинской Америки. Да, верно. Половина ночной смены, наверно, разбегается с работы, пристают к прохожим в поисках приработка: «Дозвольте сделать вам минет, сэр?»

По Эспада до Сан-Лазаро.

Полицейский участок.

Светятся немногие окна. Жалюзи закрыты. Возле здания стоят два мексиканских «жука» и темно-синий «шевроле-57».

Сержант Менендес мочится в люк ливневой канализации.

Замечает меня. Спрашивает:

— Ты что тут бродишь в такую рань?

Спокойно, спокойно. Побеседуем по-дружески.

— Говорят, в пригороде Регла один парень писал в бухту, так ему аллигатор член откусил, — замечаю я.

— Слышал эту историю, — смеется он.

Скалит зубы, поглаживает усы.

Игриво улыбаюсь в ответ этой свинье из налоговой полиции.

— Говорят, тебе есть что терять, Менендес.

Краснеет.

— Ничего не утаишь, — сетует он.

— Люди рассказывают, им рот не заткнешь, — по-прежнему игриво говорю я, хотя никогда в жизни не стала бы с ним кокетничать.

Да и никто бы не стал, разве только извращенцы какие, которым нравятся трупно-бледные, рябые ублюдки с сальными волосами и ужимками, при виде которых даже у заклинателя, изгоняющего злых духов, мурашки пошли бы по коже.

Он ухмыляется, но ко мне это вряд ли относится. Я для него старовата. Гектор говорит, ему по душе школьницы. Гектор говорит, на него завели дело об изнасиловании несовершеннолетней, но дело загадочным образом исчезло. Гектор много чего говорит, но эта история похожа на правду.

— Нет, ты скажи, почему на улице-то писаешь? — спрашиваю я.

— Воды нет.

— Опять?

— Опять.

— Может, в женском есть? Или — тоже нет?

Он снова смеется. Это шутка: женских туалетов не существует. Шлюхи писают в ведро в общей камере, секретарши бегают в соседнее здание, там Министерство планирования. С уходом на пенсию Хелены Гонсалес я — единственный полицейский офицер женского пола в этом участке.