Деньги на ветер

Оглавление

Пятьдесят тысяч за мертвого мексиканца. Пятьдесят тысяч — вот сколько стоит жизнь моего отца.

Да, это страшное оскорбление. Но… но недостаточное, чтобы убить Юкилиса.

Для меня — недостаточное.

— Э, нет, — говорю я себе. — Нет-нет-нет.

— Что с-собираешься делать? — спрашивает он.

— Твою мать! — кричу я и кладу пистолет на лед.

Собираюсь тебя, ублюдок, вытаскивать. Спасти тебя собираюсь.

— Расставь руки, — приказываю ему.

Тут начинает сказываться гипотермия. Глаза останавливаются. Сигарета обжигает ему кожу, но он не замечает.

— Mierde! Я же спасти тебя пытаюсь, мать твою!

Становлюсь перед ним на колени, пытаюсь ухватить его под мышки, вытащить на лед.

Мне не справиться.

Пробую снова.

Хлопоча рядом с Юкилисом, я не замечаю у себя за спиной на холме Джека Тайрона, помощников шерифа Крофорда и Клейна, а также самого Бригса, который вылезает из черного полицейского «кадиллака». Я не слышу, что шериф говорит о кнопке на домашнем телефоне Юкилиса, вызывающей полицию, о джи-пи-эс-маячке в его БМВ. Не вижу я, как они осматривают машину Юкилиса, как идут от нее по следам к озеру. Не вижу, как, услышав мой крик, все удивленно смотрят в нашу сторону.

Камера наезжает на главного, шерифа Бригса. Он в ярости. Он ликует. В руках у него винтовка. Как у Джона Уэйна, короля вестерна, в конце всех этих американских фильмов: раз он здесь со своей семимиллиметровой, значит, теперь справедливость восторжествует.

— Пошли, ребята! — кричит он, и все они бегут среди деревьев к замерзшему озеру.

Бригс видит, что я пытаюсь вытащить Юкилиса из проруби, но не может знать, что я передумала, что пытаюсь спасти его. Вероятно, он считает, что я наношу жертве coup de grace.

А может быть, ему все равно, что я делаю.

Он снимает с плеча скорострельную винтовку для охоты на лося — седьмой калибр, оптический придел ручной регулировки. Такой прицел рассчитан на стрельбу с расстояния сто метров, я нахожусь немного ближе.

Целить чуть выше, думает он.

Прежде ему не приходилось стрелять в женщину. Но это его не останавливает. Он спокоен, собран, он — профессионал. Забудь, что перед тобой женщина. Мексиканская сучка! Кроме того, это твоя работа. Ничего сложного. Представь, что ты в Ираке, вытаскиваешь своих из-под огня на подступах к Басре. Считай, что ты охотишься на вепря в зарослях у Рио-Гранде или бьешь влет уток на границе штата Канзас.

Бригс ловит в оптический прицел мою голову.

Принюхивается к ветру, учитывает его скорость, направление и наводит Т-образное перекрестье прицела мне на затылок.

— Есть, — говорит он.

И в тот же миг мир для меня исчезает, как изображение с экрана выключенного телевизора…

Глава 18

Город героев

Пуля попала мне в голову.

Лед исчез. Исчезла пустыня в Нью-Мексико. Исчез штат Колорадо. Исчез и Вайоминг. Все исчезло.

И это хорошо. Так и должно быть.

Мне не следовало тут появляться. Мое место не здесь, не в Америке — за морем. На острове в форме перекошенного рта. За лесами, за плантациями, за джунглями.

За многие, многие годы отсюда.

Лучше всего я помню запахи. Что это? Пахнет ароматной сигарой, мангровым деревом, где-то на забытой хозяйкой сковородке подгорает бекон, к общему букету примешивается и его запах.

Праздный осенний день. Школьные каникулы.

Мы ехали на поезде в Сантьяго-де-Куба. Ехать долго-долго. Сколько с собой ни бери, еда и вода все равно кончатся, а поезд знай себе идет, потом постоит и уж, кажется, никогда никуда не приедет. Большую часть пути он тащится медленнее, чем пешеход.

Мы с Рики выскакивали из последнего вагона, бежали за ним, потом запрыгивали обратно.

Дом дяди Артуро. Большой, белый, двухэтажный, это жилище сторожа полей, на которых в двадцатые годы выращивали сахарную свеклу. Дом построил служащий «Юнайтед фрут компани», а после революции тут поселился мой дядя. Мы добирались до Сантьяго, но дом находился не в городе, а в безымянной деревне у моря, где сразу за домами стеной вставали мангровые заросли. Четыре улицы, дорога и болото.

Деревенские кузины и кузены. Чуть ли не все дети в деревне — наши друзья-приятели.

Жарко.

Очень жарко.

Дети играли в прятки на дальнем конце улицы, где плантация почти поглотила несколько домов. Половина играющих, не особенно стараясь, прятались, другие без особого усердия их искали.

Мы с Рики лежали во дворе в тени большой пальмы и наблюдали за происходящим вокруг. Пальма была кривая, ствол отходил от земли под углом примерно тридцать градусов, потом под тяжестью кроны сгибался, шел горизонтально, склоняясь к земле, и снова поворачивал вверх. Дерево, очевидно предназначенное для того, чтобы по нему лазили. Даже дети, едва научившиеся ходить, и те могли забраться на него и вскарабкаться до середины ствола, правда, бывали случаи, что они оттуда и падали.

…Тогда шел 1993 год, наступил самый разгар «особого экономического периода». Коммунизм в России приказал долго жить, друзей у Кубы не осталось. Венесуэльцы и китайцы появились позже, бурное развитие рынка сексуальных услуг — тоже. В Гаване частенько отключали электроэнергию, движение транспорта по улицам почти прекратилось.

Погожий был денек.

Пожилые люди вынесли на улицу стулья, нежились на осеннем солнышке, пока оно не скрылось за каменной стеной кладбища. В основном это были женщины, они вязали, чинили одежду, разговаривали. Миссис Рамирес с сестрой, их дом стоял через улицу от дядиного, говорили о безнравственности нынешних детей. Миссис Рамирес считала, что приличная стрижка очень бы способствовала добронравному поведению большинства хулиганистых мальчишек в Сантьяго, тогда как ее сестра отдавала предпочтение такой воспитательной мере, как пинок под зад.