Князья Преисподней

Оглавление

И, как ни странно, встреча с Исидро у Эддингтонов лишь усилила эту уверенность. Возможно, сам Исидро отверг бы это предположение, но Эшер знал, что вампир, пусть по-своему, но любит Лидию. И ему, Джеймсу Эшеру, не найти для нее лучшего защитника, чем желтоглазый испанский дворянин, который умер незадолго до восшествия королевы Елизаветы на престол.

Умер и стал бессмертным.

В спальне царил зимний холод. Элен положила в кровать керамическую грелку, которая тоже уже успела остыть. При свете свечи Лидия за рекордно короткое время избавилась от платья и корсета и, по самый подбородок закутавшись в ночную рубашку, нырнула под пуховое одеяло, где тут же отыскала ноги Эшера и прижалась к ним замерзшими ступнями.

Позже, уже засыпая, она спросила:

— Ты и в самом деле собираешься заняться этим делом и опросить слуг сэра Гранта?

— Меня это не касается, — сонно ответил Эшер, — к тому же я сомневаюсь, что смогу выяснить что-нибудь стоящее. Но его слово — единственное, что ограждает меня от подозрений, а здесь есть люди, которые могут узнать меня по прошлому моему приезду. Я не могу ему отказать.

В тишине, пропахшей сандалом и ванилью, Лидия положила голову ему на плечо и мизинцем пригладила усы.

— Исидро сказал, когда он приехал сюда? — имя вампира она произнесла с некоторым колебанием. Было время, когда она вовсе отказывалась называть его — время, когда она окончательно отвернулась от Исидро. «Вы тоже защищаете его?» — спросил Карлебах, и она ничего не ответила.

— Нас прервали, — Эшер говорил нарочито безразличным тоном.

— А о том, есть ли в Пекине вампиры?

— Нет, — тихо ответил он. — Я и сам хотел бы это знать.

3

От гостиницы к серым массивным стенам британского посольства, возвышающимся в свете утреннего солнца, вела прямая аллея вдоль осыпающихся берегов старого канала. Рикши, подобно назойливым оводам, следовали по пятам за Эшером и Лидией, выкрикивая:

— Везде Пекин — двасать цент! Быстро-быстро, фэйпао…

Эшер подавил желание прикрикнуть на них: «Ли кай» — убирайтесь! Но в Загранице (как иносказательно выразились бы тайные агенты Его королевского величества, работающие в странах, где им находиться не следовало) зачастую выгодней было притвориться, что местный язык тебе совершенно не знаком. Так можно было услышать много интересного. К тому же считалось, что он, Джеймс Эшер, раньше в Китае не бывал. Затянутой в перчатку рукой он накрыл руку жены, покоящуюся у него в изгибе локтя, и оглядывался вокруг с бессмысленной улыбкой англичанина, оказавшегося в стране, которая ни в коей мере не соответствовала британским стандартам управления, гигиены, морали, стряпни и всего остального.

Время от времени он обращался к Лидии, понизив голос:

— Раньше за каналом лучше следили… За той стеной, там, где сейчас японское посольство, стоял дворец царевича Су… Вон там был переулок, по которому можно было выйти к монгольскому базару, как тогда говорили… В базарные дни торговцы еще до рассвета привозили на верблюдах овощи, и этот шум будил всех в округе…

Лидия, в свою очередь, смотрела по сторонам с выражением, которое можно было бы назвать царственным, но которое на самом деле порождалось беспрестанной борьбой с желанием прищуриться, чтобы лучше увидеть мир, в скупых лучах пекинского солнца представлявшийся ей в виде ярких разноцветных пятен. Поднимающийся над водами канала запах нечистот смешивался с дымом от древесного угля в жаровне у разносчика клецок, а затем — с резкой сладостью бобового печенья, разложенного на лотке у уличного торговца. Эшер с сожалением покачал головой, понимая, что больше всего его жене сейчас хочется надеть очки. Временами он мечтал вернуться назад во времени и как следует проучить ее мачеху и тетушек, убедивших Лидию в том, что она уродлива.

— Китайцы говорят, что, впервые очутившись в Пекине, люди стонут от разочарования, — заметил он. — А затем они плачут от огорчения, покидая город.

Она улыбнулась:

— С тобой тоже так было?

Эшер знал, что вчера днем, когда они только прибыли на поезде из Тяньцзиня, увиденное из окна вагона — лепящиеся друг к другу свинарники в окружении грязных луж, бегающие повсюду куры и скопления низеньких домов во Внешнем городе — не произвело на Лидию никакого впечатления. Даже здесь, за высокими стенами Внутреннего города и расположившегося в одном из его углов Посольского квартала, в глаза бросались тупики, серые строения, запустение, грязь и вопиющая нищета.

— Я прятался в фургоне под грудой сырых коровьих кож, — ответил Эшер, — по моему следу шло пятнадцать немецких солдат, а за мою голову назначили награду. Поэтому — нет.

Лидия рассмеялась.

В старом обветшалом дворце, по-прежнему вмещавшем главные службы посольства Его величества, Эшер вручил свою карточку сэру Джону Джордану и поведал ему ту же самую историю, которой потчевал Хобарта прошлым вечером: якобы он прибыл сюда в поисках одного примечательного старинного предания, недавно снова обретшего некоторую известность; предание нужно ему, чтобы вставить в книгу о развитии образа грызунов в легендах Центральной Европы.

— Пока я здесь, — добавил он после того, как сэр Джон вежливо осведомился о книге, — нельзя ли мне будет посетить в тюрьме Ричарда Хобарта?

Посол, занятый составлением приказа вооруженному эскорту, который следующим утром должен был сопровождать Эшера в его поездке в горы, оторвался от бумаг и вопросительно вскинул брови.

— Его мать — моя кузина, — еще одна выдумка, хотя Эшеру доводилось встречаться с Джулией Хобарт, когда ее сын должен был поступать в Киз-колледж. — И меня несколько беспокоит, что бедолага Хобарт… В общем, что бы он ей сейчас ни написал, он изложит события так, как сам их видит. И это вполне понятно.