Всемирный следопыт, 1929 № 11

Оглавление

— Та-ак, — протянул Сукачев, поспешно выколачивая о каблук трубку. — Чувствуете армстронговскую работу? Нарезы, продолговатый снаряд и все такое прочее. Хороша штука, нашей «барыне» не родня. Но заметьте, Пинк все козыри в игру пустил. Если узнают, что у него на борту армстронговское орудие, — ему не поздоровится. Но он идет и на риск.

Погорелко не ответил. Он думая о другом, об Аленушке. Что она делает в эту минуту? Конечно стоит на палубе «Белого Медведя» и, стиснув поручни, смотрит сюда, на факторию. Но что испытывает она? Жалость ли к нему, сожаление ли о своем поступке или просто радость, злобную радость?..

Снова звук выстрела мягко всколыхнул снежную тишину. Снова свист летящего снаряда. Пламя разрыва сверкнуло перед самыми глазами траппера, опалило ею смрадным жаром и отбросило в сторону. Но он поднялся невредимый, машинально выгребая забившийся за воротник снег. И тотчас же увидел Сукачева. Заставный капитан стоял на коленях, склонив обнажившуюся седую голову, а по лицу его густо текла кровь.

— Что с вами, Македон Иваныч? — бросился к нему Погорелко. — Вас ранило?

— Пустяки! — ответил Сукачев, останавливая снегом кровотечение. — Камнем иль льдышкой кожу на лбу поцарапало. Но еще парочка-другая таких же метких выстрелов, и от нас одни клочья останутся. Ведь у меня в сарае пудов пятьдесят компанейского пороху. Выше Чилькута швырнет, оглобля с суком…

В томительном ожидании катастрофы проходили минуты. Но «Белый Медведь» молчал. Помешали ли стрельбе опустившиеся сумерки, или же Пинк решил, что он уже доказал бесцельность дальнейшей борьбы с ним, но выстрелов больше не было…

(Окончание в следующем номере)

За утконосами. Биологический рассказ А. Буткевича.

I

План кампании. — Союз науки и жизни. — «Король попугаев». — Птицы-термометры. — Инкубатор в скрубе.

Мы в Квинсленде, в дебрях Австралии. На конях, вдвоем — я, Рихард Семон, профессор зоологии Иенского университета, и спутник мой Джон, племянник Форстера, открывшего редкую двоякодышащую рыбу — рогозуба, — пробираемся на ферму отца Джона, где думаем создать базу для исследования края. Несмотря на кратковременное знакомство, мы с Джоном друзья. Чудесный парень, незаменимый проводник и товарищ! Бодрый, жизнерадостный, прекрасный знаток этих мест, Джон проявляет необычайный интерес к науке. Любознательность его не знает пределов. Вот и сейчас он допытывается, что побудило меня посетить далекую Австралию.

— Вашу Австралию, Джон, можно сравнить со сказочным сонным царством. В этой стране, рано отрезанной от сообщения с другими материками, жизнь частью замерла, частью пошла в своем развитии необычайными своеобразными путями. Получился какой-то музей биологических древностей и диковинок. Какую седую старину открывают нам сумчатые или еще более древние однопроходные — эти удивительные утконосы — водяной и сухопутный, млекопитающие, которые кладут яйца подобно пресмыкающимся и птицам. Изучение утконосов занимает одно из первых мест в моей австралийской программе.

— Их много в окрестностях нашей фермы.

— Вот по приезде и примемся за них.

— А сейчас, во время нашего путешествия, неужели мы будем упускать случаи? Давайте наблюдать и изучать все, что встретится.

— Что же, идет! Вот между прочим, что меня поразило с первых шагов в

Австралии, так это необыкновенное богатство, разнообразие и красота ее птичьего населения.

— Прекрасно! Открываем поход! На птиц, так на птиц! — весело воскликнул Джон. — Но только я хотел бы, профессор, предварительно заключить с вами маленький договор.

— В чем дело, Джон? — удивился я такому торжественному вступлению.

— Дело в том, что я — неуч, простой любитель природы, а вы — ученый. Я прожил всю жизнь в этой стране, у меня богатейший запас опыта и наблюдений, но все мое богатство — мусорная куча, пока оно не освещено светом науки. Однако этот мусор превратится в алмазы и заиграет всеми цветами радуги, если вы, профессор, подойдете к нему с факелом научного знания.

— К чему столько красноречия, милый друг? — прервал я излияния Джона. — Как будто до сих пор мы не делились товарищески своими знаниями? Впрочем я готов подтвердить этот тесный союз науки и жизни. Прибавлю только к нему одно пожелание.

— Какое?

— Раз мы товарищи по общему делу, то не величайте меня больше «профессором». Пусть я буду для вас просто Рихардом.

Мы обменялись крепким братским рукопожатием.

— А вот, смотрите. В качестве свидетеля нашего союза птичий мир высылает красивейшего своего представителя.

Джон указал на стену густого мрачного «скруба» — этой низкорослой непроходимой австралийской заросли, — на сером фоне которого, сверкая на солнце яркими красками, медленно проплывала какая-то птица.

— «Король попугаев», как мы его называем, — пояснил Джон. — Самый крупный из них. Всего три краски: голова, грудь и брюшко огненно красные, спина и крылья темнозеленые, хвост черный. Но какая красота! Словно блестящий драгоценный камень в однообразно унылой оправе скруба. Правда, только самец такой яркий, самка бледней, невзрачней.

— Таково общее правило для птиц, Джон. Ведь это в нашем обществе кокетничают нарядами женщины. У птиц наоборот: кокетничают и оперением и голосом самцы. Природа одела самку поскромней, чтобы сделать ее незаметней для глаза хищника: ведь с гибелью матери гибнет и потомство. Скромный наряд самки это защитный наряд.