Обноженный

• Предыдущая
• 80/127
• Следующая

80

— Есть у меня соответствующие средства. И внутренние, и наружные. Есть и мастера по их применению. Одна, к примеру, не так давно колдуньей была, Мараной звали.

Гаврила подумал и открыл второй глаз. Потом посмотрел на слугу. Наглая, уверенная улыбка холопа сменилась на неуверенную. На испуганную, на просительную…

— Значит, Рябиныч — «Зверь Лютый»?

— Есть маленько, дядя Гаврила.

Слуга резко побледнел, вынул изо рта (карманов-то нет) две спрятанные обслюнявленные ногаты, заунывно завыл и сполз на колени. Мда… репутация — великая сила. Но её нужно поддерживать непрерывно.

Будда взмахом ресниц прогнал перепуганного холопа, снова закрыл глаза, тяжело вздохнул, и несколькими словами обрисовал суть происходящего вокруг Аннушкиного подворья:

— Дурни. Племянники. Прискакали, сунулись на подворье — им порог указали. Тиун у тебя там… грамотный. Дело к Боняте. Бонята… последний год вовсе испортился. Не рыба, не мясо. Дело к князю. Князя — нема. Церковку в Пропойске освятить ему вдруг надобно. Тут казначей городской — племянникам намекнул тишком: давайте, де, добры молодцы, к Кастрату. Что говорить — научил, чего писать — сочинил. Мало что не за ручку на владыкино подворье привёл.

— Погоди-погоди! А казначею какая выгода?

Будда открыл глаз. Почесал живот. Подумал. И стал поудобнее устраиваться на лавке, как-то хитро складывая под себя свои кривые ноги. Процесс был долгим и сопровождался оханьем, эханьем, уханьем и негромким поминанием имени божьего всуе со всеми архангелами.

— Дитё. Как есть — дитё несмышлёное. Вот, мечи на спину нацепил. Навроде — вона я какой! А клинки-то ма-аленькие. Ножики. Смотри, так и звать будут: Ванька-сдвуноженный. Ты, Ванюша, ерохвость. А тута думать надо… Кто в прошлом годе казначея обыграл, казначейшины сиськи в купецкие руки отдал? В городе про тот случай… по сю пору вспоминают. Ему тебе нагадить… радость несказанная.

— Понял. Казначей — гнида. Но решать-то будет епископ?

Ну чего у него всегда глаза закрываются? Как начинает говорить — будто спит!

— Кастрат… как пути господни… С Ростиком-то он… А Благочестник… молодой ещё. Мда… Да уж… Есть у Мануила в ближниках чтец. Братан казначею — четвероюродный брат. Голос хороший — пономарит благостно. Казначей — к братану, братан — к Кастрату.

— Гаврила! Не тяни кота за украшения! Чего делать-то? Убить их, что ли?! Племянников этих? Или казначея с братаном?

— Х-ха… «Убить»… Весь в Акима… Резов. Но — не умён. Мда… А сходи-ка ты сперва к Афоне. Да. Может чего и… Иди.

И Будда снова впал в свой «буддизм». Со стороны — туша дремлющая, а внутри… А фиг его знает, что у него внутри!

Глава 257

От одного дремлющего боярина я попал к другому такому же. Но княжеский кравчий Афанасий имел ноги нормальной длины и кривизны, поэтому не мог ни заложить их за уши, ни убрать на лавку в позу лотоса. Так что я попытался об них споткнуться… Реакция у него… упреждающая.

Факеншит! Не княжеский двор, а питомник крокодилов — вроде бы все спят, но прыгают с места на два метра в высоту без разбега!

— А, Рябинёныш! Бражку на продажу приволок? Я, пожалуй, пару вёдер возьму. В Акимовом застолье не худо пошла. Отдашь даром, на пробу.

— Я тебе и четыре ведра задарма отдам. Если посоветуешь — чего делать.

Описываю ситуацию, вижу — не новость. Пересказываю объяснения от Гаврилы — тоже знакомо. Даже не соблаговолил изобразить интерес и сочувствие. Тоже… дремать собрался.

— Господин кравчий! Ты, никак, невыспавши?

— Ты чего от меня хочешь, парнишечка? Чтоб я владыке Смоленскому указывал — как суд судить?

Сам — вальяжный, ухмылка — наглая, демонстрирует его превосходство и моё нагнутое состояние.

Чмо двенадцативековое…

Вспоминается мне — по контрасту, наверное, электротехника: для установления контакта нужна контактная пара. Устанавливаю контакт. Я — розетка, ты — вилка. На сегодня.

Подыгрываем, нагибаемся и припадаем. Дабы расположить этого… одноштырькового «вилкана» к благостному контакту.

— Да как можно! Господин княжеский кравчий! Я ж только мудрости взыскую, исключительно и положительно совета доброго! У боярина бòльшего! У мужа, службы княжеской годами умудрённого! Просто совета, просто слова смысленного по делам моих мелочным.

Размечтался, Ванечка. Такого волчару лестью пробить… Да и не очень-то у меня получается. Искренности, душевности не хватает. Отвык, понимаешь. У себя в Пердуновке плакаться да ползать ни перед кем не надо было. Потерял навык, не могу с полпинка войти в образ. Слезы нету, дрожи в голосе не хватает, страха смертного, трепета душевного. Оббоярился, возомнил. «Человек — это звучит гордо». Только я тут не человек, а так… проситель, «розетка».

Кравчий смотрит как петух на червяка: то в одну сторону голову наклонит, то в другую. Ухмылочка ушла, серьёзным стал. Кажется, есть у него какая-то нужда. Не в дармовой бражке, а в чём-то серьёзном. Ну, дядя, давай, не тяни! Будем дело делать или глазки строить?

— Есть в нашей земле… городок один. Посадником там… человечек один.

И замолк.

Бли-ин! Как мне надоел этот психо-секс! Когда мою психику так… пролонгировано трахают!

Ну что ты из себя рентгеновский аппарат изображаешь?! Все мои кости — на месте. Давай, говори.

— Сидит там посадником тёзка твой — Иван. По прозванию — Кабел. Которому епископский чтец — шурин…

Шурин — это брат жены. У меня тоже был шурин. Которого я однажды чуть не пришиб вместе со своим собственным братом.

3

• Предыдущая
• 80/127
• Следующая