С.С.С.М.

Оглавление

Краслен вздрогнул.

– Организуйте арест Весниной! – приказал Аверьянов. – Сейчас же.

Люсек и Маратыч ушли.

– Вот такие, Краслеша, дела. Я сейчас отвяжу тебя, будешь свободен как ветер. Без девки. Хотя есть возможность, что Веснину ты еще когда-нибудь увидишь. Если не будешь болтать. Уяснил? И запомни: Маратыч везде уши держит. Вякнешь – самому же хуже будет, назовут тебя сообщником. И девушке тогда…

Краслен сглотнул.

– …не поздоровится.

8

– Ну, привет, – ответил с удивлением завскладом. – Ты чего с утра пораньше?

– Я хотел спросить, – сказал Краслен. – Вот завод – наш, рабочий. А чьи махолеты? Они, получается, тоже рабочие?

– Ясное дело. А чьи же? Они коллектива.

– Значит, и мои? – спросил Кирпичников.

– А как же!

– Получается, я мог бы взять летатлин? Ну, на время?

– Конечно, – ответил завскладом. – Ведь ты его сделал. Но только… зачем? Отпуска ж отменили. Какие полеты? Пока наш Маратыч не словит вредителя, надо работать, бороться… Сейчас не до этого.

«Не знает, что Бензина арестована. Отлично. А не то еще подумал бы, что я ее сообщник. Труд великий! Надо же – „сообщник“! Неужели я и вправду мог подумать, что она… Но думают же другие!»

Кирпичников еще раз убедился, что бессилен перед заговорщиками, бессилен открыть глаза коллективу на их козни. Маратычу верили беспрекословно. Его имя звучало то и дело, едва речь заходила о вредителе, о плане, о заводе, пролетарском руководстве, справедливости, решениях партсъездов, борьбе классов… Лишь вчера это имя казалось Кирпичникову символом всего коммунистического, правильного, умного. Для обманутых товарищей оно и по сей день таким являлось. Почему Кирпичников и сам все это время поддавался агитации Маратыча – нелепой буржуазной пропаганде? Как мог коллектив молодых и сознательных красных рабочих, воспитанных в безбожии, в духе борьбы и новейших научных открытий, подписанных на «Армадилл», «Трудовую звезду» и «Известия», могущих за пять минут разобрать пулемет или маузер, мыслящих трезво и твердо, позволить так себя облапошить, отдать предприятие в лапы буржуйским приспешникам?!

Краслен, как ни старался, не мог этого понять.

Остаток страшной ночи он ворочался в кровати, думал про Бензину – как она там, под арестом? – и высчитывал, какие есть возможности бороться с заговорщиками. Они были так уверены в том, что контролируют массы, что действительно отпустили Кирпичникова. Уверенность эта возникла не зря. Поразмыслив, Краслен пришел к выводу, что у него нет другого выхода, кроме как отправиться в Столицу к руководам и просить их о содействии. Конечно, права отлучаться с производства Кирпичников не имел. Но речь шла о спасении завода от шпионов и вредителей. Краслен не сомневался, что товарищи и партия, как только разберутся, что к чему, простят ему прогулы.

– Ну так что? – спросил завскладом. – Для чего тебе?

– Хочу тренировать мускулатуру. Физкультурой заниматься после смены. Для борьбы с врагами партии.

– Что же, это дело правое! Вот, выбери – какой тебе.

Он полетел налегке. Паспорта красностранцы давно отменили, в деньгах и вещах пролетарий нужды не имел: знал, что пищу, врачебную помощь, советы и кров он получит бесплатно. Захватил лишь рабочую карточку – так, если вдруг придется доказывать, что он и правда с завода летатлинов. В прачечной взял свежий комбинезон. Ни с кем не прощался. Тихонько пробрался на крышу, залез в махолет, сделал взмах, другой, третий… и вскоре увидел свой город как будто в макете, на плане – таким, каким был тот когда-то для дерзких новаторов архитектуры, для тех инженеров коммуны, кто смело ломал старый быт, не боясь показаться обывателям сумасшедшими.

К полудню Краслен был уже далеко от завода, Маратыча и арестантской, в которой томилась Бензина. Под ним расстилались зеленые пастбища, ровные прямоугольники хлебных полей, позабывших о том, что такое соха или конная тяга. Он видел корпуса сельхозкоммун – большие, светлые, порою различал то тут, то там фигуры женщин в длинных красных юбках, или спины загорелых коммунаров, или очертания рычащих тракторов.

Чем дальше летел, тем сильней восхищался Краслен. Там, внизу, простирались то города-ленты, протянувшиеся вдоль рек; то города-здания, представлявшие собой один гигантский стоэтажный комбинат; то города, состоящие сплошь из круглых, похожих на обсерватории домов, вращающихся следом за солнцем; а то такие поселения, что сперва, на глаз, казались самыми обычными, но стоило поближе их узнать, как обнаруживались вещи, заставлявшие Краслена вновь и вновь дивиться прогрессивности страны. В одном из таких неприметных, на первый взгляд, городков он, усталый, совершил посадку, посетил питательную станцию, а после попросился на ночлег в один из домиков, так радовавших глаз и белым цветом, и опорами-«ногами», и окошками, как лентой, опоясавшими здание по периметру. Оказалось, что на каждом этаже этого дома господствует свой вид половых отношений: на первом этаже – многоженство, на втором – многомужество, обитатели же третьего вообще не признают союза и живут, обобществив друг друга. Пролетарию, который рассказал, что он летит в Столицу, чтобы сообщить о факте гнусного вредительства, конечно, не могли не дать ночлега. Проведя одну ночь в удивительном доме, Кирпичников покинул его, исполненным восторга: оказалось, что здесь обитают не только самые прогрессиные женщины Краснострании, но и выдающийся пролетарский поэт Вперед Впередович Дырбулщилский со своей боевой подругой, мужем подруги, возлюбленной мужа подруги и прочими родственниками.