Точка кипения

Оглавление

– Ты лучше попробуй изо всех сил его в этот пень воткнуть. Увидишь, как твой ножик в дугу согнется.

– В дугу? На, полюбуйся! – егерь размахнулся и с выдохом загнал кинжал глубоко в дерево.

– Удивительно! – воскликнул Комбат, мягко шагнув к поднимающемуся егерю.

Он сделал вид, что смотрит на кинжал, и вдруг, резко оттолкнувшись, нанес егерю правой ногой сильный боковой удар в голову. Егерь молча рухнул на землю, отключившись минут на двадцать, а может и больше. Комбат, примерившись, сел на пень и стал перерезать веревки о лезвие. Делать это приходилось осторожно, так как кинжал действительно был острый как бритва. Комбат несколько раз чиркнул себе по руке, к счастью не задев крупных кровеносных сосудов.

Он спешил, но действовал без суеты и постоянно следил за егерем, готовый ударить еще раз, если Чащин придет в сознание. Вот путы ослабли, Комбат напряг мышцы, пытаясь разорвать веревку, но она оказалась на удивление прочной. Он вновь стал перетирать о кинжал грубые, жесткие волокна. Хорошо еще, что егерь загнал кинжал от души, он не шатался, и работа продвигалась быстро. Наконец веревки заметно ослабли, и Комбат освободился одним резким движением. Руки были в крови, она текла из нескольких порезов, образовав на пне ржаво-темное пятно.

"Вот, испоганил человеку его обеденный стол”, – почему-то подумал Комбат.

Он с усилием выдернул кинжал и приложил холодное лезвие ко лбу егеря. Тот слабо зашевелился, но продолжал лежать без сознания. Комбат открыл яму-погреб и разочарованно вздохнул. Там было пусто; видимо, они пришли на одну из временных стоянок, а главный лагерь находился еще дальше в лесу. Пришлось ждать. Наконец егерь открыл глаза и снова закрыл. Он надеялся, что Комбат этого не заметил и хотел, улучив момент, завладеть ружьем или кинжалом.

– Хватит валяться, простудишься, – сказал Комбат. – Нам надо серьезно поговорить.

Егерь с трудом поднялся. Он еще не мог стоять и уселся на прогретую солнцем траву.

– Голова кружится? – заботливо спросил Рублев. – Ну извини, у меня не было другого выхода.

– Зачем извиняешься, подонок? Раз твоя взяла, стреляй. Тебе же нравится убивать людей.

Голос егеря звучал хрипло, он морщился от боли, но, имей такую возможность, впился бы в горло Комбата зубами.

– Я не собираюсь в тебя стрелять, мне хочется поговорить с тобой, кое в чем разобраться.

– Ну конечно, я вам нужен живым, чтобы было кого обвинить в ваших преступлениях. Думаешь, где один труп, там и десять. Может, надеетесь, что я возьму на себя ваши злодеяния, а вы мне за это что-то пообещаете? И не мечтай. Хоть пытайте, ничего не добьетесь. А вас, мерзавцев, лес накажет, только поживите здесь еще немного.

– Складно говоришь. Просто удивительно гладко для лесного человека, – заметил Комбат.

– Я, между прочим, технологический институт закончил, высшее образование имею. Жаль, нас там не учили, как поступать с нелюдями вроде тебя, – сказал егерь и, помолчав, добавил:

– Странно…

– Что странно? – поинтересовался Комбат.

– Видимо, старею. Раньше я людей с первого взгляда определял. Ремезова сразу раскусил – сволочь. Его лизоблюды Бобров и Ледогоров – безвредные мужики, но малодушные трусы. А на тебя гляжу – с виду хороший человек, сильный, надежный, но душа у тебя – как болотная грязь, черная, зловонная. Зачем ты людей убиваешь? Ради своего удовольствия? Или кто-то тебе заплатил? Сейчас многие убивают за деньги, а потом жертвуют церкви тысячи, грехи искупают. Даже профессию такую выдумали – киллер, будто сантехник или бухгалтер.” Ну, чего расселся? Сказано ведь, помогать душегубам я не стану. Хочешь – стреляй, а нет, я вас, гадов, в плен брать не буду. А то взяли моду – бить ногами по голове.

– Не понравилось? Еще раз извини, дорогой. Тебе надо было меньше по лесам шастать и чаще в свою деревню наведываться, тогда, может, с твоей головой все было бы в порядке.

– Не понял! – честно признался егерь. – Какое отношение имеет моя бывшая работа к моей голове?

– Я не убийца, а друг Олега Чащина. Пару лет назад я останавливался у вас, помогал Олегу утрясти вопрос с председателем колхоза. Тогда я с большей частью деревни познакомился, а вот тебя не застал.

– Как же, как же. Рассказывали мне эту историю. Тебя зовут Борис… Борис, – егерь сделал вид, что забыл фамилию.

– Рублев, – подсказал Комбат.

– Правильно, не соврал, – невольно раскрыл свою уловку егерь. – Значит, ты и есть его фронтовой товарищ Комбат? То-то я гляжу, человек вроде хороший. Выходит, не подвело меня чутье. А я Чащин Илья, сын Петра.

– Петрович, значит. Вот и познакомились, теперь вместе действовать будем, – твердо сказал Комбат.

– Что значит – вместе? Ты, парень, брось свои шутки. Я вроде прокаженного. Кто со мной водится, сам здорово рискует. Я – убийца, меня надо казнить, а не свою дружбу предлагать.

– Я должен был прилететь сюда еще неделю назад, а явился в день похорон Олега. Если бы я приехал, как договаривались, он бы, наверное, остался жить. Я виноват в его смерти, поэтому должен найти и покарать настоящих убийц.

Егерь встал и, едва пошатываясь, шагнул к шалашу. Оттуда он вынес два пластиковых стакана, в которые налил напиток, затем пододвинул к Рублеву нарезанное мясо и хлеб:

– Ты ешь и слушай, потом сам решишь, как поступать. У нас с женой один был сын, Антон. Она еще девочку родила.., мертвую, врачи жену чуть спасли, но рожать после этого она уже не могла, а недавно умерла. Я сам виноват, пристрастил Антона к лесу, он в нем с утра до вечера пропадал. Учился неважно, все больше тройки, об институте после школы и разговора не было. Оставил я его при себе в заказнике кем-то вроде лесничего. Он зверюшек сильно любил. У нас в клетках жили подраненные косули, олени, барсук. Ко мне они долго привыкали, а к Антону буквально за один день. Недавно к нам зубров привезли, так самец однажды чуть на рога меня не поднял, а сын его спокойно гладил. Из-за зубров он и погиб. Ведь Ремезов нас за людей не считал, мы для него были холопами, обязанными исполнять барскую волю. Раньше мы исполняли его волю хорошо, и он нас за это жаловал всякой ерундой. Но стоило Антону однажды взбунтоваться, и его застрелили. Конечно, Ремезов тогда напился, но он и трезвым был немногим лучше – вороватый, наглый, угодливый мерзавец. После убийства я не собирался мстить, думал – суд разберется. И он разобрался, дал убийце три года условно. И тогда я решился. Тяжело мне пришлось, весь извелся. Ты сам, Борис, посуди: и убивать нельзя, грех, и не убить – нельзя, ведь должен кто-то наказать злодея. После ихнего суда я один мог вынести справедливый приговор.