Вирус

Оглавление

Голь подумал, что это имя, которое могло бы быть прозвищем, очень ему подходит. Как будто родители этого человека, полуграмотные жалкие крестьяне из какого-то богом забытого уголка Йемена, знали, что их единственному сыну суждено сделаться воином. Не просто солдатом Аллаха, но его генералом. Это было сильное имя. По мере того как мальчик становился мужчиной, он все больше понимал, что имя ко многому его обязывает. В отличие от большинства товарищей его не завербовала группа военных фундаменталистов — он сам их разыскал.

К своим тридцати годам эль-Муджахид значился в списке разыскиваемых преступников сорока стран, а в США даже вошел в первую десятку. Он поддерживал связи с «Аль-Каедой» и дюжиной других экстремистских группировок. Эль-Муджахид не знал усталости, был упертым, сообразительным — хотя и не особенно умным, — и когда он говорил, другие слушали. Его боялись, но так, как боятся управляемой ракеты.

«А вот Амира… — подумал Голь, — ах… Она совсем другая». Если Воина хотелось сравнить с ракетой, то Принцесса — именно так переводилось ее имя — держала руку на пульте управления. А рядом с ней неизменно находился он, Себастьян Голь. По его разумению, то был самый действенный, гармоничный и прибыльный союз с тех пор, как Ганнибал повстречал погонщика слона. А может, с еще более древних времен.

Кто-то рванул в сторону полог палатки, и внутрь ворвался Воин. Просто войти, как все, эль-Муджахид не мог, у него была поступь Фиделя Кастро, он рассекал пространство так, словно хотел наставить синяков молекулам воздуха. Он вечно напоминал Голю римского генерала Милеса Глориозуса, героя старого бродвейского мюзикла «Забавный случай, произошедший по дороге на форум». Глориозус появлялся на авансцене и ревел в зрительный зал: «Посторонитесь все… я шагаю широко». Временами Голь впивался ногтями в ладони, чтобы не засмеяться, когда эль-Муджахид входил в комнату.

Воин схватил бутылку с водой, налил себе стакан, расплескав половину на стол, и шваркнул ее обратно. Голь с любопытством ждал, когда же за наигранностью проглянут подлинные черты этого неистового характера.

— Отряды выступают прямо сейчас, — сообщил Воин, подтаскивая к себе кресло и падая в него. Дешевое сиденье крякнуло под его массивным телом, но он и бровью не повел. Это был красивый мужчина, с весьма необычной для йеменца внешностью. Глаза — светло-карие, почти золотистые, а кожа, хоть и загоревшая под обжигающим солнцем, — совсем не такая смуглая, как у большинства его соплеменников. Последние полтора года Голь нанимал самых квалифицированных пластических хирургов, которые внесли в облик Воина кое-какие поправки, включая размер ушей, изменение цвета волос, с головы до пят, и тональности голосовых связок, а также сглаживание костей лба и подбородка. Операции были не слишком серьезными, однако в итоге эль-Муджахид выглядел настоящим европейцем. Подстричь его по последней моде, убрать кошмарные усы и облачить в костюм от Армани, размышлял Голь, и он сойдет за северного итальянца или даже за валлийца. Удивительный оттенок кожи Воина и его чистый английский, с британским акцентом, сыграли решающую роль в планах Голя, и он заплатил хорошие деньги, чтобы быть уверенным, что при должном стечении обстоятельств Воин превратится в убедительного не-араба. Голь даже раздобыл ряд аудиозаписей, чтобы тот мог попрактиковаться в американском английском.

Себастьян взглянул на часы «Турно Пресидио Арабеск 36», взятые у бывшего коллеги, которому уже никогда не потребуется узнавать, который час.

— Как всегда, мой друг, вы точны до минуты.

— Коран гласит, что…

Но это было все, что услышал Голь.

Эль-Муджахид обожал длинные витиеватые цитаты из священного текста, и как только он приходил в должное настроение, Голь сам подзуживал его. Он иногда заставлял себя мысленно произносить «бла-бла-бла», чтобы не потонуть в доктринах. Работало безотказно, и он натренировался снова включать слух, когда Воин завершал свою речь излюбленным высказыванием: «Нет Бога, кроме Аллаха, и я его гнев на Земле!»

Напыщенно, но цепляет. Голю нравилась эта часть про «гнев». Гнев полезен.

— Удивительно точно, — отозвался он, пропустив мимо ушей слова эль-Муджахида. — Ваши люди достойны всяческих похвал за свою приверженность делу и воле Аллаха.

Голь был отколовшимся пресвитерианцем. Не совсем атеистом — он верил в некоего Бога, существующего где-то там, просто не считал, что к Предвечному можно обратиться вот так запросто, потыкав в кнопки быстрого набора… Конечно, звонить никто не запрещает, только ответа не дождешься все равно. Голь считал, что религией надо пользоваться — хотя бы себе самому во благо — и отказывается от этого лишь глупец. Тогда как умному человеку она дает некоторую власть над другими. И надо быть придурком с суицидальными наклонностями, чтобы позволить себе даже намек на лицемерие или насмешку. Будь ты хоть трижды спонсором, тебя порежут на куски и разбросают по всему Афганистану при малейшем подозрении в неискренности. Ведь если манеры Воина отличались излишней театральностью, то вера его всегда была абсолютной и шла от самого сердца.

Араб кивнул, благодаря за комментарий.

— Вы останетесь на обед? — спросил Голь. — У меня с собой курятина. И свежие овощи.

— Нет, — ответил Воин, с очевидным сожалением покачивая головой. — Завтра я должен быть в Ираке. Один из моих лейтенантов угнал британскую полугусеничную машину. Я прослежу за установкой противопехотных мин, а затем мы должны оставить машину там, где ее смогут найти американцы или англичане. Мы все обустроим как следует… Передняя часть будет повреждена взрывом, внутри они обнаружат одного-двоих британцев. Очень серьезно раненных, неспособных разговаривать, но еще живых. Такое срабатывало у нас уже много раз. Они больше беспокоятся о раненых, чем о деле, и это даже глупейшего из людей убедит, что в их сердцах нет Бога и священная воля не направляет их руки.