Красная готика

Оглавление

У Прошкина отлегло от сердца, он даже улыбнулся и потер руки:

— Не переживайте, Александр Дмитриевич, гематом не будет! Гарантирую. Бью сильно — но аккуратно.

Баев все еще подпирал щеку пистолетом, но соображал уже совершенно здраво и четко:

— Я тут упомянул, что гражданин Борменталь не член, не член партии, я хотел сказать. Мы, Николай Павлович, как сотрудники НКВД, да и просто как сознательные советские люди, должны выяснить — кто же способствовал тому, что в секретную группу, которой доверена такая ценная, конфиденциальная информация, был включен беспартийный гражданин. Ведь это непорядок. Больше того — чей-то должностной проступок. Надо срочно принимать меры.

— Да он в группе по случайности… — Прошкин хихикнул и рассказал Баеву историю с несчастливой фамилией и антисоветской пьесой — в качестве компенсации за пощечины. Но Сашу история вовсе не развеселила. Наоборот, он выглядел как-то непривычно серьезно и озабочено.

— Я, Прошкин в случайности не верю. Тем более в такие двусмысленные курьезы. Помните, как говорит товарищ Сталин? У каждого перегиба есть имя, отчество и фамилия. А вдруг он дедушку отравит? Как знать что у такого гражданина на уме? Человек был арестован как пособник антисоветчика — и его вдруг в группу подобную нашей включают… Случайно?

— Ну, может он специалист какой-то редкий… — предположил Прошкин.

— Нет незаменимых, есть не замененные, — Баев вернул пистолет на место — в кобуру — и решительно одернул гимнастерку, — Предложили бы — как нам туда попасть, только пока без скандала… Времени мало…

Да что всем времени так в этой группе не хватает! В который раз за день удивился Прошкин, можно подумать немцы около границы окопались! Но предложение внес:

— Вы же Александр Дмитриевич, как говорят, талантливый актер, вот и упали б в обморок — вроде как от солнца. А я — попрошу фон Штерна нас приютить до приезда скорой помощи… Он ведь интеллигентный человек старой закалки и не откажет.

— Дед может и маразматик, но уж никак не идиот!

— Так придумайте что-нибудь лучше, — примирительно сказал Прошкин.

— Зачем? Сама идея мне нравится…

Баев рассмеялся, совершенно неожиданно высоко подпрыгнул и на лету ударил Прошкина ногами куда-то под подбородок и в грудь. Прошкин отлетел на несколько метров, натолкнулся на дерево и съехал на землю, с неба над которой, прямо на него, посыпались со своих установленных астрономами мест крупные зеленые звезды…

7

Вспышки звезд ослабли, туман попытался рассеяться, а небо плавно трансформировалось в лепной потолок незнакомой Прошкину комнаты. Он лежал на диване, а у его ложа препирались Баев и Борменталь — совершенно как старинные кавалеры за право первыми припасть к руке прекрасной дамы. Кавалеры… Кавалеры ордена… Ордена креста…. Крестоносцы… Рыцари Храма… Розенкрейцеры… Братства Креста и Розы… Ветер сдувал засохшие розовые лепестки с гранитного черного камня…

Прошкина всем телом, каждой клеткой ощутил, не просто увидел, как во сне или в бреду, а именно почувствовал, как прямо у его лица поплыли, качаясь бархатные, шитые золотом тяжелые и пыльные штандарты, зашуршали шелка знамен и подбои плащей, глухо поскрипывал металл доспехов и сияла жаждущая крови оружейная сталь, испуганно всхрапывали от обилия незнакомых запахов кони. В узких каменных улочках все звуки были непривычно искажены, а чужие, безжалостно сверкающие, белого известняка здания не давали покоя глазам и прохладной тени для тела… На фоне этой белизны безнадежно яркими казались и перья плюмажей, и шитые конские попоны, и даже покрытые белесой пылью чужой земли плащи всадников. Зрелище было грандиозным — по узким улочкам струились потоки, вереницы из тысяч и тысяч воинов. Чувство священного долга превращало их в единое праведное Господне Тело, изготовленное к последней, решающей битве за обретение собственного Гроба. Армия выходила из города, и вступала в пески — такие же безнадежно белые, и безвкусно знойные как смерть. А у стены незнакомого города одиноко и плавно вертелась подобно веретену вокруг своей оси — не то в трансе, не то в танце фигурка безразличного к воинству дервиша. Это живое веретено сматывало нить времени и существования, и оставался только мертвый и бессмысленный песок, которому уже некуда сыпаться… Как песку в песочных часах…

Ведение рассыпалось за долю секунды. Прошкин был уверен, что побывал сейчас в крошечном осколке, черепке своей подлинной прошлой, давно и напрасно позабытой жизни. На атеистических курсах рассказывали о такой религии — буддизм. Это когда верят, что человеческая душа появляется на земле много раз, в разное время и в разных обличиях. Вот она — единственная и жестокая правда. Человечество лишено последней надежды и успокоения — радости смертного забытья. Смерть — всего только самое большое разочарование, как любая сбывшаяся надежда. Потому что несет в себе еще одну жизнь. Она подстегивает тупой бесконечный круг рождения. Как заставить этот круг остановиться, рассыпаться на мелкие колючие осколки? Прошкин хотел спросить об этом у многочисленных присутствующих востоковедов, но из гортани только с хрипом вырвался воздух, и он разочарованно застонал.

Взгляд Прошкина остановился на песочных часах — они стояли на старинном комоде в дальнем углу просторного зала. Точно такие же, как у Баева. А сам Баев умело, как настоящая сиделка, подкладывал под голову Прошкина еще одну подушку, комментируя этот процесс:

— Я опасаюсь, что у него инсульт. А при инсульте — главное покой, и высокая постель! У Николая Павловича такая конституция, которая очень типична для гипертоников…