В водовороте

Оглавление

116

На лице Жуквича заметно отразилось при этом удовольствие.

– Вот эта ж самая служба родине, – заговорил он немножко нараспев и вкрадчивым голосом, – я думаю, и нуждалась бы, чтобы вы не расходились с князем: он – человек богатый ж и влиятельный, и добрый! Мы ж поляки, по нашему несчастному политическому положению, не должны ничем пренебрегать, и нам извинительны все средства, даже обман, кокетство и лукавство женщин…

– Совершенно согласна, что средства все эти позволительны, – подхватила Елена, – но в некоторых случаях они для женщины возможны, а в других – выше сил ее… Вы, как мужчина, может быть, не совсем поймете меня: если б я князя не знала прежде и для блага поляков нужно было бы сделаться его любовницей, я ни минуты бы не задумалась; но я любила этого человека, я некогда к ногам его кинула всю мою будущность, я думала всю жизнь мою пройти с ним рука об руку, и он за все это осмеливается в присутствии моем проклинать себя за то, что расстроил свою семейную жизнь, разрушил счастие преданнейшей ему женщины, то есть полуидиотки его супруги!.. Наконец, когда я сказала ему, что, положим, по его личным чувствам, ему тяжело оказать помощь полякам, но все-таки он должен переломить себя и сделать это чисто из любви ко мне, – так он засмеялся мне в лицо.

Под влиянием гнева, Елена даже несправедливо передавала происходившее у ней объяснение с князем.

Жуквич на все эти слова ее молчал.

– И что мне жить еще после этого с ним?.. – продолжала Елена, – тогда как он теперь, вероятно, тяготится и тем, что мне дает кусок хлеба, потому что я тоже полька!.. Да сохранит меня небо от того!.. Я скорее пойду в огородницы и коровницы, чем останусь у него!

– А мне ж кажется, что князь любит вас и любит даже очень! – возразил ей Жуквич.

– Да, чувственно, это может быть, но я хотела и надеялась, что он меня будет любить иначе, а уж если необходимо продавать себя этим негодяям-мужчинам, так можно найти повыгодней и потороватей князя… Вон я сейчас нашла двух покровителей, батюшку и сынка, – обоих обобрать можно, если угодно… – проговорила Елена с каким-то озлобленным цинизмом. – Словом, о князе говорить нечего, – это дело решенное, что мы с ним друг для друга больше не существуем! Будемте лучше с вами думать, что нам предпринять для наших соотчичей.

Жуквич на это развел молча руками.

– Прежде всего, – продолжала Елена, как бы придумав кое-что, – я одного из моих новых покровителей, юного Оглоблина, заставлю раздать билеты на лотерею, для которой соберу кой-какие из своих вещей, оберу у подруг моих разные безделушки; за все это, конечно, выручится очень маленькая сумма, но пока и то лучше пустого места…

Жуквич грустно усмехнулся.

– О, доброте ж вашей пределов нет! – произнес он, вскидывая на Елену сентиментальный взгляд.

– То-то, к несчастию, доброты одной мало! – подхватила со вздохом Елена. – А нужны силы и средства!

Затем они еще некоторое время побеседовали, и Жуквич успел при этом спросить Елену, что на какую сумму денег она сама будет жить на новом своем месте?

– На очень маленькую-с!.. На очень! – отвечала она.

Жуквич опять с грустным видом и участием покачал головой, а потом, когда Елена ушла от него, он долго оставался в задумчивом состоянии и, наконец, как бы не утерпев, произнес с досадой и насмешкой:

«О, то ж женщины!»

* * *

Возвратясь домой, Елена велела своей горничной собираться и укладываться: ей сделался почти противен воздух в доме князя. Часам к восьми вечера все было уложено. Сборы Елены между тем обратили внимание толстого метрдотеля княжеского, старика очень неглупого, и длинновязого выездного лакея, малого тоже довольно смышленого, сидевших, по обыкновению, в огромной передней и игравших в шашки.

– Да что, барышня-то эта наша уезжает, видно, куда-нибудь? – спросил метрдотель.

– Уезжает!.. – отвечал лакей.

– В Петербург, к князю, что ли? – просовокупил метрдотель.

– Какое в Петербург!.. Машина разве ходит туда ночью? – возразил лакей.

– Гм!.. – произнес метрдотель и пододвинул шашку. – Спросить бы ее, паря, надо, куда это она едет: а то князь приедет, хватится ее, что мы ему скажем на то?

– Известно, хватится! – согласился лакей.

Метрдотель как бы размышлял некоторое время.

– Поди, спроси ее!.. Для отметки, мол, это нужно… показать, куда вы выбыли, – проговорил он.

– Да что мне-то спрашивать? Ты старший-то у нас в доме, – отозвался было сначала лакей.

– Экой, братец, какой ты глупый! – возразил ему метрдотель: – я старший по буфету, а ты настоящий-то дамский выездной лакей.

Лакей убедился этим доводом.

– Да мне что?.. Я пойду!.. – сказал он, а затем встал и проворно пошел в комнату к Елене.

– Вы уезжать изволите-с? – спросил он ее.

– Да! – отвечала ему лаконически Елена.

– Вы не прикажете телеграфировать об этом князю? – допрашивал ее лакей.

Елена немного испугалась этого.

– Нет, я сама ему писала; я на короткое время к матери переезжаю! – присовокупила она, чтоб отвязаться от дальнейших расспросов.

– К маменьке изволите ехать? – повторил лакей с явным недоверием в голосе.

– Да; а как князь возвратится, я опять перееду сюда! – говорила Елена, чтобы только успокоить его.

Лакей не нашелся более, о чем ее расспрашивать, и возвратился к метрдотелю.

– К матери, говорит, уезжает на время, – объяснил он тому, усаживаясь опять за шашки.

– Что ей так вдруг захотелось туда!.. – произнес, усмехнувшись, метрдотель.

– Прах ее знает! – отвечал лакей, тоже усмехаясь.

Вскоре после того два дворника и два поваренка, предводительствуемые горничною Елены, стали проносить мимо них сундуки и чемоданы и все это укладывать на приведенного к подъезду извозчика.