В водовороте

Оглавление

– Милый ты мой, – говорила она, смотря на него с нежностью. – И тебя в жизни заставят так же дурачиться, как дурачатся другие!

VII

Приход, к которому принадлежал дом князя Григорова, а также и квартира Елены, был обширный и богатый. Священник этого прихода, довольно еще молодой, был большой любитель до светской литературы. Он имел приятный тенор, читал во время служения всегда очень толково, волосы и бороду немного достригал, ходил в синих или темно-гранатных рясах и носил при этом часы на золотой цепочке. С купечеством и со своею братиею, духовенством, отец Иоанн (имя священника) говорил, разумеется, в известном тоне; но с дворянством, и особенно с молодыми людьми, а еще паче того со студентами, любил повольнодумничать, и повольнодумничать порядочно. Дьякон же в этом приходе, с лицом, несколько перекошенным и похожим на кривой топор (бас он имел неимовернейший), был, напротив, человек совершенно простой, занимался починкой часов и переплетом книг; но зато был прелюбопытный и знал до мельчайших подробностей все, что в приходе делалось: например, ему положительно было известно, что князь по крайней мере лет пятнадцать не исповедовался и не причащался, что никогда не ходил ни в какую церковь. В недавнее время он проведал и то, что князь к ним же в приход перевез содержанку свою. Обо всем этом дьякон самым добродушнейшим образом докладывал священнику. Тот на это не делал никакого замечания и только при этом как-то необыкновенно гордо смотрел на дьякона. Вообще отец Иоанн держал весь причт ужасно в каком отдаленном и почтительном от себя расстоянии. В одну из заутрен дьякон доложил снова ему:

– Метреса-то у князя родила!

– А она девица? – спросил зачем-то священник.

– Девица, кажется! – отвечал дьякон.

Отец Иоанн на это ничего не сказал, но как будто бы ему приятно было слышать, что девица родила.

Князь и Елена в этот самый день именно и недоумевали, каким образом им пригласить священников крестить их ребенка: идти для этого к ним князю самому – у него решительно не хватало духу на то, да и Елена находила это совершенно неприличным; послать же горничную звать их – они, пожалуй, обидятся и не придут. Пока Елена и князь решали это, вдруг к ним в комнату вбежала кухарка и доложила, что маменька Елены Николаевны приехала и спрашивает: «Примут ли ее?».

Елизавета Петровна до того смиренно явилась, что даже вошла не в переднюю дверь, а через заднее крыльцо в кухню.

Князь и Елена переглянулись между собой.

– Что ж, ты примешь ее? – спросил он Елену по-французски.

Та сделала недовольную мину.

– Очень бы не желала, но если сегодня ее не принять, все равно, она завтра приедет… – отвечала Елена тоже по-французски. – Проси! – присовокупила она кухарке по-русски.

Та ушла, и вслед за тем появилась Елизавета Петровна тише воды и ниже травы.

– Ну, что, как твое здоровье? – сказала она, подойдя к дочери, самым кротким голосом.

Елена после родин еще не вставала и лежала в постели.

– Теперь ничего! – отвечала она довольно сухо матери.

Елизавета Петровна простояла некоторое время в молчании: она даже шляпки не снимала с головы, ожидая, вероятно, что ее не пригласят долго оставаться.

– А что, можно мне внучка моего посмотреть? – прибавила она опять кротчайшим голосом.

– Посмотрите!.. Он там в комнате!.. – отвечала Елена, показывая ей глазами на соседнюю комнату.

Елизавета Петровна самыми тихими шагами ушла туда.

Князю между тем пришла мысль воспользоваться посещением Елизаветы Петровны.

– А что, ежели я попрошу мать твою похлопотать насчет крестин?.. Я тут ничего не понимаю, – сказал он Елене.

– Очень хорошо сделаешь; пусть она и устроит все это!.. – ответила Елена, видимо, довольная этой выдумкой князя.

– Но кто же скажет ей о том: ты или я? – спрашивал князь.

– Я скажу! – отвечала Елена.

В это время Елизавета Петровна возвратилась из детской.

– Премиленький!.. Агушки уж понимает, ей-богу! – проговорила она тихо и тихо села около дочери.

– Какое понимает!.. Мы еще и не крестили его и имени ему не давали!.. – сказала Елена.

– Ах, как это можно!.. Пора, пора! – посоветовала Елизавета Петровна несколько посмелее: она и тем была довольна, что с нею разговаривают, а не молчат.

– Мы оба не знаем, как это сделать… – продолжала Елена. – Похлопочите, пожалуйста, вы об этом!

– С удовольствием, с удовольствием! – сказала Елизавета Петровна совершенно уже смело и с некоторою даже важностью. – Я-то это дело очень хорошо знаю… Слава тебе, боже: у меня самой трое детей было.

– А у вас трое было детей? – спросил ее князь ласково. Он очень уж благодарен был Елизавете Петровне, что она принимала на себя крестинные хлопоты.

– Трое-с. В живых только вот она одна, ненаглядное солнышко, осталась, – отвечала Елизавета Петровна и вздохнула даже при этом, а потом, снимая шляпку, обратилась к дочери. – Ну, так я извозчика, значит, отпущу; ночевать, впрочем, не останусь, а уеду к себе: где мне, старухе, по чужим домам ночевать… И не засну, пожалуй, всю ночь.

Последние слова Елизавета Петровна сказала для успокоения Елены, чтобы та не подумала, что она совсем у ней хочет поселиться; получая и без нее от князя аккуратным образом по триста рублей в месяц, она вовсе не хотела обременять ее собой.

– Скажите, вы все-таки, вероятно, желаете сделать завтрак для священников? – отнеслась она к князю.

– Право, не знаю! – отвечал тот, пожимая плечами. – Желаю, чтобы было сделано, как везде это делается.

– Везде так и делается, везде! – подхватила Елизавета Петровна. – Потому что шампанское акушерка подает; тут ей обыкновенно и деньги кладут, – в этом ее главный доход. И как же теперь шампанское подавать без завтрака, – неловко, согласитесь сами…