В водовороте

Оглавление

– Так как же тут быть? – воскликнул Миклаков.

– Всего бы было удобнее… – продолжал князь, пожимая плечами, – если бы вы, по доброте вашей ко мне, взяли на себя это поручение.

– Какое поручение? – спросил Миклаков.

– Поручение объясниться с княгиней.

– Это с какой мне стати? – воскликнул Миклаков.

– С такой, что я ваш друг и просил вас о том…

– Но что же именно объяснять я ей буду? – говорил Миклаков, уже смеясь.

– Объяснять… – начал князь с некоторой расстановкой и обдумывая, – чтобы она… разлюбила меня, потому что я не стою того, так как… изменил ей… и полюбил другую женщину!

– Э, нет!.. Этим ни одну женщину не заставишь разлюбить, а только заставишь больше ревновать, то есть больше еще измучишь ее. Чтобы женщина разлюбила мужчину, лучше всего ей доказать, что он дурак!

– Ну, докажите княгине, что я дурак; можно, полагаю, это?

– Можно! – отвечал совершенно серьезным тоном Миклаков. – Хорошо также ее уверить, что вы и подлец!

– Уверьте ее, что я и подлец! – подхватил князь.

Миклаков после этого помолчал немного, а потом присовокупил:

– Нечестно-то, в самом деле нечестно с ней поступили!

– Может быть, я не спорю против того; но как же, однако: вы беретесь, значит, и скажете ей?

– Да, пожалуй! – отвечал Миклаков.

– А когда именно?

– Когда хотите, мне все равно.

– Сегодня, например!.. Она теперь дома и сидит одна!..

– Нет, сегодня нельзя! – сказал наотрез Миклаков, взглянув при этом мельком на свои худые брюки и сапоги в заплатах.

– Отчего? – спросил князь, вовсе не подозревая, чтобы подобная причина могла останавливать Миклакова.

– Да оттого, – отвечал тот, – что я должен сообразить несколько и обдумать мое посольство!.. Завтра разве?

– Ну, завтра!.. В таком случае я пришлю за вами в Москву экипаж, – сказал князь.

– Присылайте! – согласился Миклаков.

И, придя домой, сей озлобленный человек начал совершать странные над собой вещи: во-первых, еще вечером он сходил в баню, взял там ванну, выбрился, выстригся, потом, на другой день, едва только проснулся, как сейчас же принялся выбирать из своего небогатого запаса белья лучшую голландскую рубашку, затем вытащил давным-давно не надеваемые им лаковые сапоги. Касательно верхнего платья Миклаков затруднялся, что ему надеть: летняя визитка у него была новее черного сюртука, но зато из такого дешевого трико была сшита, что, конечно, каждый лавочник и каждый лакей имел такую; сюртук же хоть и сделан был из очень хорошего сукна, но зато сильно был ветх деньми. Миклаков все-таки решился лучше надеть сюртук, предварительно вычистив его самым старательным образом; когда, наконец, за ним приехал экипаж князя, то он, сев в него, несколько развалился и положил даже ногу на ногу: красивая открытая коляска, как известно, самого отъявленного философа может за: ставить позировать!.. Бойкие кони понесли. Миклакова в Останкино. Он всю дорогу думал о княгине и о предстоящем свидании с нею. Она еще и прежде того немного нравилась ему и казалась такой милой и такой чистенькой. В настоящие же минуты какое-то тайное предчувствие говорило ему, что он произведет довольно выгодное для себя впечатление на княгиню. Приехав в Останкино и войдя в переднюю флигеля, занимаемого княгинею, Миклаков велел доложить о себе, и, когда лакей ушел исполнить его приказание, он заметно оставался в некотором волнении. Княгиню тоже удивило это посещение.

– Проси! – сказала она как-то беспокойно лакею.

Миклаков вошел.

Княгиня подала ему свою беленькую ручку.

– Вы, вероятно, у мужа были? – спросила она его.

– Нет, я не был у него сегодня, – отвечал Миклаков уже несколько и мрачно.

– А я полагала, что вы не застали его дома, – продолжала княгиня, все еще думавшая, что Миклаков приехал к князю.

– Я даже не заходил к нему, – отвечал тот.

Княгиня дальше не знала, что и говорить с Миклаковым, и только попросила его садиться и сама села.

Миклаков некоторое время вертел шляпою.

– Я, собственно, явился к вам… – начал он, немного запинаясь, – не от себя, а по поручению князя.

– От мужа? – спросила княгиня с испугом и вся краснея в лице.

– От него-с! – отвечал Миклаков. – Мы с князем весьма еще недолгое время знакомы, но некоторое сходство в понятиях и убеждениях сблизило нас, и так как мы оба твердо уверены, что большая часть пакостей и гадостей в жизни человеческой происходит оттого, что люди любят многое делать потихоньку и о многом хранят глубочайшую тайну, в силу этого мы после нескольких же свиданий и не стали иметь никаких друг от друга тайн.

Княгиня начала почти догадываться, что хочет этим сказать Миклаков, и это еще больше сконфузило ее. «Неужели же князь этому полузнакомому человеку рассказал что-нибудь?» – подумала она не без удивления.

– А в силу сего последнего обстоятельства, – продолжал Миклаков, – я и сделался невидимым участником ваших бесед семейных и пререканий.

Удивлению княгини пределов не стало.

– Признаюсь, я вовсе не желала бы, чтобы кто-нибудь был участником в наших семейных отношениях, – проговорила она.

Миклаков пожал на это плечами.

– Тут вам нечего ни желать, ни опасаться, потому что из всего этого, если не выйдет для вас некоторой пользы, то во всяком случае не будет никакого вреда: мне вчерашний день князь прочел ваше письмо к нему, которым вы просите его возвратить вам любовь его.

Княгиня окончательно запылала от стыда и смущения.

– И князь поручил мне сказать вам, – говорил Миклаков с какой-то даже жестокостью, – что как он ни дорожит вашим спокойствием, счастием, но возвратиться к прежнему чувству к вам он не может, потому что питает пылкую и нежную страсть к другой женщине!