Мертвый среди живых

Оглавление

— Это облегчило бы работу, — кивает Мики.

— И если относится к делу, — говорит Ева, — то я понимаю, каким образом оказалась замешанной Габриэль, бывшая проститутка, но как быть с Халлом?

— Халл работал на Управление образования, хотя не могу представить, где он мог пересечься с учителем гражданского права, — пожимает плечами Воорт и старается не думать о том, что для него значит увольнение из полиции. — Если бы на месте Уэнделла был я, тоже не поверил бы полицейским. И даже не после того, что случилось со мной.

Теперь уже 20.00, и на Манхеттене Уэнделлу говорят, что он может войти в кабинет Эйдена Прайса.

— Эйден — большой старый медведь, — говорит миловидная секретарша. — Я уже к тому времени, как вы освободитесь, уйду домой.

Глава 11

«Увидеть — значит поверить». Старая поговорка лжет.

Город доказывает это всякий день. Уличный полицейский оцепенело смотрит, как на него летит потерявший управление «шевроле». Брокер наблюдает, как реактивный самолет врезается во Всемирный торговый центр. Обломки рушатся на брокера, а он думает, что авиадиспетчеры, должно быть, бастуют. Бандит направляет пистолет на банковского кассира, а тот говорит себе: «Как в кино».

Истина состоит в том, что даже когда видишь, не значит — веришь, задержка во времени может погубить. Если хочешь остаться в дураках, то город тебе поможет.

И вот шесть лет назад ошеломленный Уэнделл Най стоит в Центральном парке и видит, как быстро удаляется Филипп Халл. Первый проблеск понимания — вероятно, только что совершена гигантская ошибка.

«Я показал ему удостоверение, и он теперь знает мое имя».

Музыка на карусели, кажется, становится громче, и солнце припекает макушку Уэнделла. Чувствуя тяжесть в руках, он смотрит на свой «Никон» и понимает, что так и не сделал снимок встречи Халла с юристом.

«Что вы видели?» — спросил Халл.

«Я и в самом деле ничего не видел», — мысленно отвечает Уэнделл.

В кино, знает Уэнделл, прежде чем на экране произойдет ужасное, звучит саксофон, а камера показывает убийцу крупным планом. И это настолько явно, что даже совсем тупые зрители толкают друг друга локтями и громко шепчут: «Этот негодяй сейчас ударит болельщика».

А в реальной жизни ваша занудная тетка продолжает болтовню, в то время как посреди квартала взрывается атомная бомба.

«Я видел испуганного человека, — думает Уэнделл, — но почему же он испугался?»

В памяти Уэнделла быстро сменяют друг друга беспокойное выражение лица Халла при подходе к карусели, возникающий из тени юрист и поза этих двоих, которые стояли странно близко друг к другу при разговоре.

Уэнделл теперь вспоминает, как заметил, что Халл отступил назад и на долю секунды между собеседниками промелькнуло что-то белое. Белое, как рукав рубашки или ванильное мороженое. Но ни один из них не покупал ванильное мороженое и не рвал белую рубашку.

Что-то белое, похожее на… конверт?

Уэнделл чувствует, как подкашиваются колени, и садится на скамью, все еще теплую после Халла.

«Неужели действительно дают взятки? Конечно, так и делают, но люди вроде меня на самом деле так и не видят, как дается взятка».

Уэнделл смотрит на место, где только что стояли они. Теперь там немецкая овчарка на поводке мочится на дорожку.

«Да и видел ли я вообще, как мелькнуло что-то белое?»

Вместо ответа припоминается статья из «Нью-Йорк таймс» — он прочел ее недавно — о каменщике из Огайо, которого обвинили в приставании к собственной дочери. На допросе в полиции мужчина во всем признался. Но, как оказалось, он был настолько внушаем, что убедил себя в реальности того, что выдумала дочь.

Психолог, которого цитировал журнал, заявил: «Способы, которыми можно обмануть себя, бесчисленны».

Уэнделл начинает хохотать и не может остановиться. Сознает, что няни рядом с ним потихоньку укатывают свои коляски, а в мыслях у него только одно — вот великий фотограф крадет облик города ради идеального снимка. Наконец этот облик в его видоискателе, но он так и не делает решающий снимок.

«Если Халл берет взятки, мне следовало бы рассказать об этом кому-нибудь. Но я не хочу подвергать невинного человека неприятностям».

Мысли возвращаются к вчерашнему заседанию Управления образования.

Репортер шепчет: «Они потратили или потеряли два миллиарда долларов».

Протестующий крик: «Воры!»

Поезд метро, идущий в Бруклин, оказывается неподходящим местом для разрешения проблем. Маршрут изменен, и поезд полон даже в два часа дня. Объявления заглушает треск помех системы связи двадцатилетней давности. Нищие поют а капелла «На крыше». Крики подростков перекрывают пение, грохот подземки и друг друга. Уэнделл держится за поручень и мельком видит первую страницу сегодняшнего номера «Дейли ньюс» — большие черные буквы поверх женских коленей: «Протестующие идут к председателю! Куда пошли наши доллары?»

Вернувшись в Бруклин, он выходит на Седьмой авеню близ школы Натана Хейла и стоит, глядя на здание, словно оно превратилось из камня в коллективное сознание и ждет, чтобы понять, что ему делать дальше. Это ожидание запускает маховик его разочарования, и замешательство начинает проявляться в виде множества срочных дел, накладывающихся друг на друга.

Он слышит, как отец продолжает говорить о героических рабочих городских служб, видит Халла с широко раскрытыми от страха глазами, своих учеников, но не отдельные лица, а многорукий поток на шатких перилах.

«Мне хочется, чтобы оказалась рядом Марсия и можно было бы поговорить с ней обо всем этом, но она на экскурсии в Вашингтоне вместе с классом Бена».