Воспоминания американского школьника

Оглавление

В последнюю минуту прибежала Китти Коллинс. Она заплатила за свое место огромный кусок сладкого пирога. (И эта обжора, Генри Блэк, слопал его до последней крошки. Когда мы на него напустились, он преспокойно ответил: «Пирог был с вареньем и пачкал руки. Мне его некуда было девать».)

В половине пятого публика начала стучать ногами.

- Начинайте! - кричали в задних рядах.

Но занавес никак не хотел раздвигаться.

Мы, все красные и потные, тянули одеяла изо всех сил.

Трах... веревка лопнула, и занавес шлепнулся прямо на головы артистам. Публика захохотала.

- Дураки! - крикнул я. - Ничего не значит. Представление начинается.

Три большие ветки изображали лес, а перевернутый, покрытый серой пелериной стол - горы.

Облокотившись на скалу и выставив вперед правую ногу, стоял тиран Геслер. (Это был Чарлз Марден). Геслер был в дедушкином мундире. Шитье на мундире мы начистили мелом так, что на него больно было смотреть. Справа у Геслера на груди была приколота пряжка от тетушкиной туфли, слева - кокарда от дедушкиной шляпы.

На голове у него была треуголка, в которую мы воткнули два страусовых пера.

Геслер вытаращил глаза, выпятил нижнюю челюсть, чтобы казаться грозным, прошелся большими шагами по сцене и сказал очень тонким от страха голосом:

- Пусть все оказывают моей шляпе такие же почести, как и мне самому, наместнику короля. Непокорным - голову с плеч.

Ландскнехт - Фред Лангдон - подбежал к нему, стащил с него треуголку и водрузил ее на высокую палку от метлы.

Робкие крестьяне, Уоллес, Блэк и еще несколько мальчиков, в подвернутых чулках и с петушиными перьями на шляпах, гуськом потянулись к палке. Они по очереди останавливались перед треуголкой и низко кланялись.

Все шло очень хорошо.

Но вот наступила самая замечательная сцена. Гордый Телль - это был я, - в плаще и с самострелом за плечами решительно отказывается кланяться шляпе.

- Ах, так!.. - закричал тиран Геслер. - Ты будешь казнен. Впрочем, ты еще можешь спастись. Говорят, что ты отличный стрелок. Сбей яблоко с головы родного сына, и я помилую тебя.

На сцену выполз Перец Виткомб. Он выполз почти на корточках. (Перец играл моего сына - а где же это видано, чтобы сын был выше отца? Вот он и приседал до земли).

На голову Переца Виткомба поставили огромное красное яблоко. Голова у Переца была повязана до самого носа платком, чтобы стрела не попала ему в глаз. Под платком была засунута еще толстая картонка.

- Пусть кровь моего сына падет на твою голову, тиран! - восклицаю я и, выставив вперед ногу, натягиваю лук.

Но Перец, кажется, не особенно-то верит, что я отличный стрелок. Руки у него дрожат, и даже рот открылся от страха.

Я стреляю.

- Ай-ай-ай... - Перец взмахнул руками и сел на пол.

Глаза у него вытаращены, изо рта, как у гончей собаки, болтается язык, а в кончике языка дрожит и покачивается стрела.

- Он убит! - закричала Мэри Уоллес и уткнулась лицом в коленки.

Вся публика соскочила с мест и бросилась на сцену.

- Перец, я не виноват! Зачем ты открыл рот?

Я присел на корточки и с ужасом смотрел на его язык.

Стрела дрожала.

Китти растолкала всех и подбежала к Перецу. Она придержала двумя пальцами кончик языка и выдернула стрелу. Потом она притащила кружку с водой и заставила Переца хорошенько прополоскать рот.

- Что за шум?! Что тут творится?! - раздался вдруг визгливый голос.

Мы все обернулись.

В дверях стояла тетушка.

- Вот не в добрый час принесло, - проворчала под нос Китти.

- У нас театр. Артисты и публика, - сказал я. - Я играл Вильгельма Телля.

- Какие еще Вильгельмы? - закричала тетушка. - Чтобы все сейчас же кончилось. В гостиной сыплется штукатурка. Китти, как вы смели допустить это безобразие? Никаких Вильгельмов! Марш на кухню! Через пять минут чердак должен быть пуст.

Хлопнула дверь, и ступеньки заскрипели под тетушкиными сердитыми ногами.

Так печально кончилось наше первое и последнее представление.

16

Рано утром молочница Салли Квильп привезла в своей тележке вместе с бидонами молока большой шершавый ящик.

Салли Квильп и наша Китти, пыхтя, втащили ящик в коридор и поставили у стенки.

В ящике были яблоки.

Мистрисс Квильп каждую осень доставляла тетушке Эбигэйль яблоки из своего сада.

Зимние запасы были страстью тетушки. С осени наш коридор превращался в настоящий склад: с потолка свешивались коричневые связки сушеных, сморщенных грибов; уцепившись крючком за толстую веревку, покачивался глянцевитый копченый окорок; на полках чинными рядами стояли по росту банки с вареньем; желтая лимонная и розоватая абрикосовая пастила хранилась в выложенных папиросной бумагой жестяных ящиках из-под печенья.

После обеда тетушка Эбигэйль позвала меня.

- Том, помоги мне распаковать и разобрать яблоки.

Ящик сверху был забит досками. Одну за другой я поддел их большим кухонным ножом, и они с треском поднялись и стали торчком.

Крепкий запах холодных яблок и стружек вырвался, заполнил все углы и сразу прогнал сладковатый землистый дух грибов и соленый домашний запах ветчины.

Я вынимал яблоки; тетушка перетирала их и раскладывала на две кучки. В левую попадали подбитые и подмороженные. Подбитые и подмороженные тетушка пускала в первую голову на компот и пироги.

В коридоре было холодно. Пальцы у меня застыли и перестали слушаться. Холодные, гладкие яблоки то и дело выскальзывали из рук.

Тетушка Эбигэйль плотно закуталась в свой серый платок и концы его завязала на спине толстым узлом. Кончик носа у нее покраснел.