Почему мне так хреново, хотя вроде бы всё нормальн

Оглавление

И – да, сразу после «прорыва нагноения» человек чувствует себя, конечно же, измученным и истерзанным, но испытывает очевидное сильное облегчение. Наконец-то, наконец я перестал это носить в себе, и оно не будет больше меня отравлять. Помню, одна клиентка после такого разговора вышла, спотыкаясь, в коридор, не с первого раза попала ногами в ботинки, шатаясь, оделась, потом подняла на меня заплаканные глаза, приложила трясущиеся руки к груди и с чувством сказала: «Спасибо вам!»

И – нет, конечно, на этом ничего не заканчивается (а какой-то важный этап только начинается). Конечно же, после каждого хирургического вмешательства человек чувствует слабость и на какое-то время нуждается в более бережном обращении. Он становится более восприимчив к инфекциям и нуждается в специальном уходе. Клиенты жаловались мне, что у них очень неприятное ощущение – уже после того, как проговорены и разрешены ключевые проблемы, мир какое-то время кажется бесприютным, голым, непривычным и неуютным. Да, с болезненным нарывом было трудно и неудобно. Да, он отравлял жизнь и доставлял массу хлопот. Но было понятно, как жить, как одеваться, чтобы скрывать изъяны, как вести себя и чего избегать. Теперь всех этих ухищрений не требуется, можно свободнее жить, двигаться, выбирать из более широкого спектра возможностей… Но – что выбирать? Как теперь жить? Да, эта проблема кажется смешной и неважной для того, кто каждый день таскает на себе свой нарыв и подолгу камуфлирует от других на теле целый мешок гноя. Удалить бы этот гной – и ух как заживу! Как будет здорово и легко! Ан нет, по-новому тоже нужно учиться жить, осваиваться со своими новыми возможностями, заново учиться простейшим вещам…

Об этом мало кто задумывается. Одна моя клиентка, медик по профессии, сказала, что успех выздоровления после хирургической операции на 70 % зависит не от мастерства хирурга, а от послеоперационного выхаживания больного. Вот такая аналогия.

А потом, когда и нарыв вскрыт, и гной удален, и при должном уходе рана зарубцевалась, – вот тут и начинается другая жизнь. И да, еще одна травматическая аналогия: шрамик рубцовой ткани останется навсегда. Не удастся сделать вид, что ничего не было и у тебя такая же ровная гладкая кожа, как и у других, нетравматизированных. Память останется, в том числе и память тела. Но таскать на себе нарыв уже не нужно – будет больше свободы в движении, выборе образа жизни и способа реагирования.

Как можно справиться со своими чувствами в кабинете у психолога

– Ты где был?

– По кладбищу гулял.

– А что, кто-то умер?

– Ты не представляешь!

Там вообще все умерли!

Анекдот

В последнее время я часто задумываюсь о том, что получают клиенты на сеансах у психолога, – в том числе о возможности безопасно пережить чувства. Это важная вещь, и порой даже трудно представить, насколько многие люди лишены этой возможности – чувствовать то, что чувствуется, и переживать это так, как хочется. Причем и переживания-то, те, которые люди подавляют, чаще всего никаких особо разрушительных тенденций окружающего мира не несут. То, что скрывается, – чаще всего обычный гнев или обида, а не желание убивать-убивать-убивать. Никаких особых безобразий клиенты на сеансах у меня не учиняли (может быть, пока), но некоторых приходится даже уговаривать, что плакать, когда тебе грустно, – это нормально. Ведь это как раз подавляемые чувства могут привести к разрушительным (для самого человека и окружающих) последствиям. Не бывает такого, чтобы, выплакав подавленную ярость у психолога, человек брал ружье и шел стрелять по соседнему детскому саду, – все подобные массовые убийства совершают те, кто как раз не смог найти психологической поддержки ни у профессионала, ни у близких.

Более того, психологические переживания мои клиенты постоянно пытаются мерить, скажем так, внешним успехом: ну я же здоровая, молодая, руки-ноги есть, голова на месте. Работа имеется, зарплата неплохая. Есть мама, папа, брат, муж и ребенок. А я, истеричка, плачу и на мужа срываюсь. Стыдоба какая, почините меня, доктор, чтобы я стала НОРМАЛЬНОЙ, а то родственникам со мной неудобно. Почему у других не так? Почему мне все время чего-то надо?

Чаще всего в этой ситуации и выясняется, что чего-то человеку действительно надо, чего-то хочется, но осознавать свои желания ему было запрещено с ранних лет, и так он и привык: неважно, чего я хочу. Важно не доставлять проблем окружающим, а то им будет неприятно смотреть, как я заливаюсь слезами. Тягостные чувства от этого никуда не деваются, но, будучи подавлены и непережиты, могут годами давить изнутри. Да, нужно найти в жизни место, куда их девать, и желательно, чтобы не на голову невиноватым ближним.

По поводу «места, где можно плакать» – хочу рассказать о собственном опыте. Я для психологического консультирования снимаю кабинет в одной из студий в центре Москвы. Иду там по коридору – с обеих сторон двери. И практически из каждой несутся стоны, плач, указания ведущих психотерапевтических групп («Представь, что это твоя мама. Скажи ей, что ты чувствуешь?»), всхлипы и крики. Выглядит все несколько сюрреалистично. Но это было так просто потому, что тогда, в самый «час пик» в этот центр набилось много психологов, и все вели занятия. Я внезапно понимаю, что ведь вокруг постоянно кто-то плачет, не в моей комнате, так в соседней, и думаю: вот ведь профессию ты себе выбрала, а? Но тут же сама себе отвечаю: ну да, вот такая профессия – позволять людям свободно чувствовать. А была бы клоуном – у меня бы все смеялись. А если бы была акушеркой – то на моей работе все рожали бы. А в онкологическом диспансере вообще у всех посетителей был бы рак! Тут я вспомнила анекдот, который приведен в эпиграфе (про «там все умерли»), и засмеялась. Да, вот такая у меня профессия – помогать людям найти место для своих чувств. Немного странно и удивительно, и люди часто плачут, но это потому, что у нас в обществе как-то не принято подавлять радость, и для нее чаще можно найти место, чем для подавленного огорчения.