Подпольные девочки Кабула. История афганок, которы

Оглавление

Детский фонд ООН (ЮНИСЕФ) тоже предупреждал в 2010 г., что число мальчиков, подвергающихся сексуальному насилию в рамках этой традиции, вероятно, невелико в сравнении с более распространенной педофилией «обычных» мужчин к «обычным» мальчикам. И несмотря на юридическую и религиозную цензуру гомосексуального поведения в традиционных или современных культурах Афганистана, исследования показывают, что сексуальные отношения «мужчина – мальчик» не считают здесь ни чем-то из ряда вон выходящим, ни чем-то преступным.

Афганские мужчины часто столь же осторожны в выборе слов; они никогда не говорят от первого лица, но порой признают, что «знают одного человека», который в детском возрасте подвергся насильственному нападению другого, старшего мужчины. В своем исследовании пуштунов в 1980-е антрополог Чарльз Линдхольм сообщал: «Первый сексуальный опыт многих мальчиков, если не большинства, – это опыт с одним из их сверстников, имеющим пассивные наклонности, или со старшим мужчиной, который является подтвержденным бедаг. Старшие мужчины здесь до сих пор могут воспитывать красивого юного протеже, который сопровождает их повсюду, хотя эту практику вряд ли можно назвать общепринятой».

И от этих несовершеннолетних жертв сексуального насилия, пострадавших от нападения старших мужчин и слишком стыдящихся, чтобы когда-либо об этом заговаривать, ждут, что они, став взрослыми, будут сексуально функционировать с женщинами в браке с целью иметь детей.

То, что мы считаем гомосексуальностью с участием двух согласных партнеров, редко становилось в Афганистане достоянием гласности, пока один афганский беженец, канадский иммигрант, не написал о своем жизненном опыте.

Писатель Хамид Захер рассказывает о том, как в восьмом классе его начало тянуть к другим мальчикам. Он пишет, что, хотя сексуализированное насилие над юными мальчиками широко принято в Афганистане, для двух взрослых мужчин «абсолютно невозможно» иметь в этой стране равные взаимно согласные сексуальные отношения. По этой причине его путь к обнаружению и исследованию собственной сексуальной ориентации был болезненным, что включало психиатрический диагноз и в результате привело к его бегству из этой страны.

В большинстве западных стран для признания женской гомосексуальности потребовалось гораздо больше времени, чем для признания мужской, поэтому могут пройти десятилетия, прежде чем афганка сможет определять свою сексуальную ориентацию как лесбийскую или бисексуальную. Или какую-либо другую. В отдаленном будущем, возможно, человеку вообще не придется отождествлять себя в качестве либо гетеросексуала, либо гомосексуала, а будет признано, что наша сексуальность может быть более гибкой и ситуационной.

Однако и там, где браки являются договорными, а секс служит для воспроизводства, все равно выживают проблески романтической любви – как мы видим на примере хихикающих девушек на свадьбе, которых манит все самое запретное. Несмотря на то что в Афганистане браки по любви – редкость, легенды о них ходят в изобилии, и как женщины, так и мужчины лелеют фантазии о союзах, вдохновленных приключенческими и часто мучительными, но страстными отношениями, описанными в литературе и поэзии. Лихорадка школьной влюбленности может запомниться здесь на всю жизнь.

Как и многие афганки, Шукрия не носит обручального кольца. Но на правой руке у нее имеется загадочное большое серебряное кольцо, о котором она поначалу отказывается говорить – пока я не осмеливаюсь выдвинуть предположение, что человек, подаривший это кольцо, возможно, влюблен в нее. Шукрия это отрицает. Нет, нет, все совсем не так.

– У меня был очень хороший друг, очень близкий. Это кольцо у меня от него. Но я никогда не была влюблена.

Таких колец два: когда тот друг подарил одно ей, другое он оставил у себя. И тоже носит его с тех самых пор.

Звучит очень романтично. Я обращаюсь к Сетарех за поддержкой. Она сохраняет невозмутимый вид. Для нее я – одна из тех, кто ничего не понимает в любви. Мы с ней в машине едва не поссорились. Она попросила меня прикрыть ее, когда она будет встречаться с «другом» из университета. Если позвонит ее отец, я должна сказать, что она со мной. Я возражаю, говоря, что это слишком опасно. Что будет, если случится взрыв, а я не смогу сказать ее родителям, где она? Когда я несу за нее ответственность, мы должны быть вместе, настаиваю я. Она, в свою очередь, сообщает мне, что я – машина с холодным сердцем.

Я знаю, что Сетарех в конечном счете просто пойдет ва-банк и все равно скажет отцу, что она со мной, а я могу только молиться, чтобы ее не поймали или чтобы она не оказалась ненароком близко к подрывнику-смертнику. Я-то знаю, что она не боится ни того, ни другого.

Шукрия стоит на своем. Никакой романтики нет и в помине. Только те восемь мужчин, которых она считает друзьями, – ее детская компания. Они по-прежнему держатся вместе. Когда она заболевает, они приходят навестить ее, и все они регулярно поддерживают контакт. Шукрия особенно близка с одним из них – они вместе ходили в школу, а потом работали в больнице. Его родители любят ее, как собственного ребенка. Он по-прежнему называет ее Шукуром. Чтобы продемонстрировать мне, насколько неверно я поняла их прежние узы, Шукрия вспоминает, как однажды его мать решила, что Шукрия в него влюблена, и пришла в дом ее родителей, чтобы сделать брачное предложение от имени сына.

– Я была ужасно расстроена. Я пошла к его матери и сказала: вы все неправильно поняли. Мы не влюблены; я – мужчина, и если бы я была вместе с вашим сыном, мы бы постоянно ссорились – разве вы этого хотите? Я очень рассердилась. А она сказала: «Но я думала, что вы любите друг друга!»