Скарлетт

Оглавление

139

«Я прошла больше полпути. Как хотелось бы идти быстрее. Я хочу есть».

Как только Скарлетт опустила свою правую ногу на первую ступеньку последнего пролета лестницы, запах жареной рыбы ударил ей в нос. «Черт, — подумала она, — снова без мяса. Что бы мне сейчас хотелось, так это хороший жирный бекон».

Внезапно, без предупреждения, ее желудок сжался и к горлу подступила тошнота. Скарлетт повернулась и шатающейся походкой подошла к окну. Она держалась за открытые занавески крепкими руками, пока ее не стошнило на зеленые листья молодой магнолии во дворе. Она ослабла, ее лицо покрылось слезами и холодным потом, ее тело сползло на пол.

Она вытерла рот тыльной стороной руки, но слабый жест не удалил кислогорький вкус во рту. «Если бы я только могла выпить воды», — подумала она. Ее желудок сжался в ответ.

Она зарыдала. «Я, должно быть, съела что-то вчера. Я помру здесь, как собака». Она часто дышала. Если бы она только могла освободиться от корсета, он сдавливал ее больной желудок и не давал дышать. Жесткий китовый ус был как прутья железной клетки.

Никогда в жизни ей не было так плохо.

Она слышала голоса внизу: Морин, спрашивающую, где она, Кэтлин, отвечающую, что она будет с минуты на минуту. Затем хлопнула дверь, и она услышала Колума. Он спрашивал ее тоже. Скарлетт стиснула зубы. Она должна подняться. Она должна сойти вниз. Ее не должны обнаружить валяющуюся, как ребенок, потому что она слишком много веселилась. Она утерла слезы» с лица подолом юбки и заставила себя встать.

— А вот и она, — сказал Колум, когда Скарлетт показалась в проеме двери, и поспешил к ней. — Бедная, маленькая, дорогая Скарлетт, ты выглядишь так, как будто идешь по разбитому стеклу. Так, позволь мне усадить тебя.

Он поднял ее прежде, чем она и слово успела сказать, и посадил ее на стул, который Морин быстро подвинула ближе к очагу.

Все засуетились вокруг, забыв про завтрак, и через несколько секунд Скарлетт уже обнаружила подушечку у себя под ногами и чашку чая в руке. Слезы вновь выступили у нее на лице. Слезы слабости и счастья. Было так прекрасно чувствовать заботу о себе, быть любимой. Она сделала маленький глоток и почувствовала себя в тысячу раз лучше.

Она выпила вторую чашку чая, затем третью, съела бутерброд. Она старалась не смотреть на жареную рыбу и картошку. Но никто этого не заметил. Поднялся такой шум, когда дети разбирали книжки и пакеты с ланчем, а потом их выпроводили в школу.

Когда дверь за ними закрылась, Джейми поцеловал Морин в губы, Скарлетт в макушку, Кэтлин в щеку.

— Я ухожу в магазин сейчас, — сказал он, — нужно опустить флаги и выставить на прилавок средство от головной боли, чтобы все страдальцы могли получить его. Празднование — замечательная вещь, но день после празднования — это страшная тяжесть.

Скарлетт опустила голову, чтобы никто не видел ее зардевшегося лица.

— Сейчас ты, Скарлетт, сиди, как сидишь, — приказала Морин. — Кэтлин со мной будет убираться на кухне, потом мы пойдем на рынок, пока вы немного отдохнете. Колум О'Хара, ты тоже оставайся, я не желаю видеть ваших больших ботинок у меня на дороге. А также я хочу, чтобы ты был у меня перед глазами, не так уж много я тебя видела. Если бы это не был день рождения старой Кейти Скарлетт, я бы просила тебя не уезжать так скоро в Ирландию.

— Кейти Скарлетт? — переспросила Скарлетт.

Морин выронила намыленную тряпку.

— И никто даже не подумал сказать вам? Вашей бабушке, в честь которой вы названы, исполнится сто лет в следующем месяце.

— И она до сих пор остра на язык. О'Хара могут гордиться ею, — добавил Колум.

— Я буду дома на праздник, — сказала Кэтлин.

Она светилась счастьем.

— Как бы я хотела поехать, — сказала Скарлетт. — Папа рассказывал мне столько историй про нее.

— Но ты можешь, Скарлетт, дорогая, и подумай, сколько радости будет для старушки.

Кэтлин и Морин поспешили к Скарлетт, призывая, ободряя, убеждая, пока у Скарлетт не закружилась голова.

«А почему бы и нет?» — спросила она себя.

Когда Ретт приедет за ней, она должна будет уехать обратно в Чарльстон. Почему бы не отложить это? Она ненавидела Чарльстон. Однообразные одежды, нескончаемые приглашения и комитеты, стены вежливости, которые не впускали ее, стены приходящих в упадок домов и разбитых садов, которые отталкивали ее. Она ненавидела, как говорили чарльстонцы — ровные, растянутые гласные, слова и фразы на французском и латыни и Бог знает еще на каких языках. Ее оскорбляло то, что они знали места, в которых она никогда не была, и людей, о которых она никогда не слышала, и книги, которые она никогда не читала. Она ненавидела их общество — приглашения на танцы, и очереди для приема, и негласные правила, которых она не знала; аморальность, которую они принимали, и лицемерие, с которым они осуждали ее за грехи, которых она никогда не совершала.

«Я не хочу носить бесцветную одежду и говорить „да, мадам“ старухам, чей дед по материнской линии был знаменитым чарльстонским героем. Я не хочу проводить каждое воскресное утро, слушая пикировку тетушек. Я не хочу считать бал Святой Сесилии альфой и омегой жизни. Я больше люблю день Святого Патрика».

Скарлетт засмеялась снова.

— Я поеду! — сказала она.

Внезапно она почувствовала себя лучше. Она поднялась, чтобы обнять Морин, и легко перенесла боль в ногах.

Чарльстон может подождать, пока она вернется. Ретт тоже может подождать. Бог знает, что она его ждала достаточно. Почему бы ей не навестить остальную свою родню? Всего-то две недели и один день на прекрасном морском корабле до другой, настоящей Тары. И она немного побудет ирландкой и счастливой перед тем, как снова погрузится в законы Чарльстона.