Скарлетт

Оглавление

231

— Я распоряжусь, чтобы тебе каждый день доставляли «Айриш Тайме», — сказала она Скарлетт. — Нужно, чтобы ты изучала там буквально каждое слово. Любой, с кем тебе доведется встретиться в Дублине, будет считать само собой разумеющимся, что ты в курсе последних новостей.

— Дублин? Ты мне раньше не говорила, что мы отправляемся в Дублин.

— Разве? А мне казалось, что я говорила. Тогда прошу прощения, Скарлетт. Дублин — это центр всего, тебе там наверняка понравится. Это настоящий большой город, а не какая-нибудь разросшаяся деревня, вроде Дрозды или Голвея. А дублинский замок — одно из самых удивительных сооружений, которые мне доводилось видеть.

— Замок? Настоящий? И не разрушенный? Не знала, что такой существует. А что, в нем живет Королева?

— Нет, благодарение Богу. Королева — мудрый правитель, но ужасно скучная женщина. А в замке живет представитель Ее Величества — вице-король. Тебя представят ему и вице-королеве в тронном зале…

И миссис Монтагю нарисовала такую картину блеска и великолепия, которые ожидают О'Хара, что образ чарльстонской святой Сесилии изрядно потускнел в глазах Скарлетт. Она неожиданно осознала, что всем сердцем стремится к успеху у дублинского общества. «Это поставит Ретта Батлера наместо», — подумала она. И он перестанет что-либо для нее значить.

А Шарлотта в это время думала, что больше нет смысла скрывать заманчивые перспективы, открывающиеся для Скарлетт. После такого успеха на прошлой неделе приглашение обязательно придет. И теперь я наверняка не потеряю больше ни пенни с задатка, внесенного за номер-люкс в «Шелбурне», который я заказала на весь сезон, как только в прошлом году получила письмо от Скарлетт.

— Где ты, моя маленькая Кэт? — с этими словами Скарлетт вбежала в дом. — Мамочка вернулась, солнышко!

Она провела в поисках добрых полчаса, прежде чем обнаружила Кэт в конюшне, сидящую верхом на Луне. Скарлетт даже испугалась, глядя на дочку: такой крошечной она казалась по сравнению с могучей лошадью. Вполголоса, чтобы не испугать Луну, Скарлетт позвала Кэт:

— Иди скорее и обними свою мамочку.

Ее сердце заколотилось от с раха, когда несносный ребенок лихо спрыгнул с конской спины на солому в опасной близости от внушительного размера копыта с металлической подковой. На мгновение Кэт пропала из виду, как вдруг в следующий момент ее смуглое личико возникло над калиткой стойла: она вскарабкивалась на нее, не догадываясь, что можно просто взять и распахнуть ее. Скарлетт опустилась на колени, заключив ее в свои объятия:

— Ты себе не представляешь, мой ангел, как я по тебе скучала. А ты скучала по мамочке?

— Да.

Кэт выскользнула из ее рук. «По крайней мере, она скучала по мне, — подумала Скарлетт. — Она никогда раньше этого не говорила». Скарлетт поднялась с колен, когда горячая волна всепоглощающей любви к Кэт сменилась чувством немого обожания — ее нормальным состоянием.

— Я не знала, что тебе нравятся лошади, котенок Кэт.

— Нравятся. Я люблю животных.

Скарлетт заставила себя говорить бодро.

— Хочешь, я тебе куплю пони? У тебя будет своя собственная маленькая лошадка — как раз для такой крохи, как ты.

«Надо постараться не думать о Бонни. Я поклялась тогда, что не буду держать Кэт под стеклянным колпаком, потому что так я потеряла Бонни. Сразу же после рождения Кэт я сказала себе, что не буду мешать ей быть самой собой, ограничивать ее свободу. Пусть растет, резвится, как вольная пташка. Я не представляла, что это окажется таким сложным — мне хочется защитить ее, заслонить от возможной опасности. Нет, нельзя нарушать свою клятву. Я верю, что поступаю правильно. У Кэт будет пони, если она того захочет, а я буду стоять неподалеку, смотреть, и сердце мое будет готово выскочить из груди от страха за нее. Я слишком люблю ее, чтобы в чем-то ограничивать».

Скарлетт не подозревала, что в ее отсутствие Кэт, не сказав никому ни слова, отправилась путешествовать по городку. Теперь, когда ей исполнилось три года, у нее появилась потребность в общении с другими детьми. Кэт хотелось поиграть с кем-нибудь ее возраста. Она надеялась встретить своих ровесников, которых родители приводили к ней на день рождения. Как-то она увидела группку из четырех ребят, игравших посреди широкой улицы. Когда Кэт приблизилась к ним, те в страхе пустились наутек. Двое, отбежав на безопасное, с их точки зрения, расстояние, стали кидать в нее камни. «Кальек! Кальек!» — кричали они. Кельтское слово «кальек» — ведьма они скорее всего узнали от своих матерей.

Кэт взглянула на мать:

— Да, я хочу пони.

«Они бросаются камнями», — хотела она добавить и рассказать матери про мальчишек и про то слово, которым ее обзывали. Кэт нравилось узнавать новые слова. Но это ей не пришлось по душе. Она не будет спрашивать.

— Я хочу пони сегодня, — сказала она.

— Сегодня я уже вряд ли смогу найти тебе пони, моя крошка. Я поищу завтра, хорошо? Обещаю тебе. Пошли в дом, уже пора пить чай.

— А чай с пирожными?

— Обязательно с пирожными, моя прелесть.

Поднявшись в спальню, Скарлетт с наслаждением сбросила с себя дорожное платье, надела свою любимую юбку, блузку и яркие крестьянские чулки из толстой шерсти.

К середине декабря Скарлетт стала ощущать себя пленницей в собственном доме. Она металась в замкнутом пространстве, словно птица в клетке. Она ведь стала забывать, как ей всегда были ненавистны такие короткие пасмурные дождливые зимние дни. Несколько раз Скарлетт собиралась отправиться к Кеннеди, но всякий раз воспоминания о неудачном для нее вечере, на котором были все знатные люди города, останавливали ее — она больше не будет чувствовать себя с ними так же свободно, как прежде. Время от времени Скарлетт немного ездила верхом. В этом не было необходимости, ибо конюхи регулярно выгуливали лошадей. Но ей очень хотелось хоть ненадолго вырваться из четырех стен, в которых она проводила почти все свое время. Даже обжигающе холодный дождь ее не останавливал. Когда же выдавались солнечные деньки, Скарлетт наблюдала, как маленькая Кэт ловко седлала своего лохматого пони шотландской породы, бойко трусившего по замерзшей лужайке возле дома. Скарлетт знала, что повреждается дерн, и весной это неизбежно скажется, но Кэт угомонить было невозможно — просто вся в мать. Попытки