Вересковая принцесса

Оглавление

101

— Простите, ваше высочество! — вскричала вне себя Шарлотта.

Принцесса без слов указала на дверь, а сама опустилась в ближайшее кресло. Шарлотта пролетела через порог, и салон тотчас же наполнился спешащими к принцессе фигурами. И музыка прервалась резким аккордом — в салон вошёл господин Клаудиус.

— Меня внезапно настигла старая болячка, — сказала ему принцесса, бледно улыбаясь. — Сердце. Вы не предоставите мне ваш экипаж? Я не могу ждать, пока придёт мой.

Он поспешил вниз, и через несколько минут он уже вёл высокородную больную по лестнице. Она тяжело опиралась на него; но то, как она с ним прощалась, доказывало, что Шарлоттины обвинения ни в малейшей степени не повлияли на её глубокое уважение к нему.

30

Воспользовавшись всеобщим замешательством, я торопливо закуталась в пальто, надела капор и выскользнула из дома. У меня всё ещё дрожали колени и лихорадочно стучала кровь в висках — сцена была просто ужасная! Расплата за бездумную опрометчивость, с которой я попала в эпицентр тайн Клаудисовского дома, была жестокой, последовательной и неумолимой. Перед моими глазами прошло звено за звеном роковой цепи событий, и какая-то коварная рука всё время вталкивала меня — то для соучастия, то для сопереживания — в различные этапы их драматического развития… Мне пришлось услышать, как тот, для кого я с радостью отдала бы всю мою кровь, был обвинён в коварном, преднамеренном обмане. Каждое слово было для меня злобным ударом кинжала, оно вызывало во мне страстное, мстительное чувство по отношению к жестокой обвинительнице; но я — со сжатыми кулаками и слезами на глазах — была вынуждена тихо прятаться в своём укрытии. И именно там я была почти уничтожена волной непереносимого стыда… Разве в свой первый визит в резиденцию я не пыталась, как сейчас Шарлотта, опорочить ничего не подозревавшего человека перед лицом принцессы? Разве в своей жестокой отваге я не объявила тогда решительно, что не могу его терпеть?.. И даже если я всю свою жизнь буду служить ему, как последняя подёнщица, я всё равно не искуплю того, что причинила ему в своём детском ослеплении!.. И эта мысль гнала меня прочь из его дома — прочь в молчаливый, застывший сад… Если бы можно было вот так брести и брести по гладким, заснеженным тропам! Всё дальше и дальше, до самой пустоши, где Илзе и Хайнц мирно сидят сейчас у большой изразцовой печи… Примоститься на низкую скамеечку рядом с косматой шерстью Шпитца, ощутить на макушке Илзину милую, натруженную руку — и тогда, может быть, мир сойдёт на мою измученную душу! Только сейчас я начала ценить драгоценный покой внутри и вокруг себя — только сейчас, когда неистовое, горячо бьющееся сердце принялось то возносить меня к сияющим небесам, то бросать в пучину горького раскаяния и самобичевания.

Над раскинувшимся передо мною садом разливалось ослепительное сияние — серп луны, словно выкованный из звонкого серебра, плыл по холодному, хрустальному небу. Я прошла по мостику — под ним стеклянно змеилась замёрзшая речка, а кустарник топорщился искрящимися под луной ветвями. Каменные титаны пруда больше не покоились на синем бархате — они стояли на гигантском ледяном алмазе, и на их бородатых головах возвышались тюрбаны из снега, а на лёгком цветочном одеянии мёрзнущей Дианы возлежала толстая, белая зимняя шуба. Госпожа Метелица нежно обмахнула снежной метёлкой все контуры архитектурных украшений замка, а на балкон перед стеклянными дверями положила пышную, безупречно белую перину… Каким по-детски простодушным было мое первое представление о тайне запечатанных комнат — я видела, как по ним бродит сказка! А теперь там лежала пачка бумаг, с которыми были связаны все надежды двух беспредельно честолюбивых людей: эти бумаги должны будут отворить перед ними волшебные золотые ворота, откуда на них безо всяких усилий посыплются сокровища мира.

Я взглянула на окна библиотеки. Лампа всё ещё горела на письменном столе, но по потолку беспокойно мелькала тень — это был отец; казалось, что он встревожен и взволнован как никогда. Обеспокоенная, я взбежала по лестнице — библиотека была заперта. За дверью слышались шаги, как будто отец неустанно мерил шагами комнату и при этом что-то бормотал. Время от времени он ударял кулаком по столешнице, и она гулко дребезжала. Я постучала и позвала его.

— Оставь меня в покое! — резко выкрикнул он, не приближаясь к двери. — Фальшивые, говорите вы? — Он зло рассмеялся. — Придите и докажите! Но уберите ваши дубинки, которыми вы бьёте меня по голове! О мой лоб!

— Отец, отец! — позвала я испуганно и снова попросила его впустить меня.

— Уходи — не мучай меня! — вскричал он нетерпеливо, и его шаги стали удаляться от двери.

Мне пришлось подчиниться, поскольку я не хотела раздражать его ещё больше. Спустившись вниз, я зажгла лампу и отправилась в его комнату, чтобы подготовить её к ночи… Там на столе лежали газеты, которые пришли сегодня — сложенные и как будто нетронутые; только одна была скомкана и брошена на пол. Я разгладила её и сразу же увидела большую статью, отчёркнутую красным. Мне бросилось в глаза имя «Зассен» — и я страшно испугалась. Я пробежала начало статьи и ничего не поняла — там были сплошь технические термины. Почитав дальше, я потрясённо закрыла рукою глаза. Там стояло следующее:

«Из-за этого мошенничества с монетами вера в авторитеты вновь была чувствительно поколеблена — одно из наших громких имён навсегда скомпрометировано. Доктор фон Зассен в непостижимом ослеплении рекомендовал фальсификатора и его монеты, среди которой не оказалось ни одной настоящей, во все резиденции и университеты… Правда, профессор Харт из Ганновера, который первым заподозрил обман, сказал, что подделка мастерская…»