Вересковая принцесса

Оглавление

Между тем в сад вошёл и супруг, оставленный на мосту. Он был очень похож на юного Хелльдорфа, эти красивые мужчины были наверняка родственниками. Он поднял свою дочь на руки и подбросил её вверх; белое платьице Гретхен и её льняные волосы взмывали в воздухе подобно летнему облаку. Малышка закричала в восторге: «Дядя Макс, ты меня видишь?»

Я была словно околдована: впервые в жизни я видела чистейшее семейное счастье. Чувство глубокого покоя, охватившее меня при виде этой прекрасной картины, и какое-то страстное стремление, которому я не могла дать названия, смешались в моей душе с тоской и печалью; мне так и не довелось узнать, как этому счастливому малышу, что один лишь звук, слетевший с нежных материнских губ, способен унять любую боль и страдание. Но мне отрадно было смотреть на то, как молодая женщина ласкает своих детей, — счастливица! Как сладко, должно быть, видеть детскую ручонку, тянущуюся к тебе за лаской и утешением!

Гретхен снова отправилась к своей колясочке с сеном и, болтая, продолжила игру, а остальные пошли в дом. Я тихо слезла с дерева и прошлась вдоль ограды; и вот я уже стояла перед дверкой в заборе. В замке дверки торчал ключ; конечно, он совсем проржавел — видимо, им никогда не пользовались. Но моё огромное желание поговорить с малышкой придало мне сил и умения. После долгих стараний ключ поддался, я повернула его в замке, и дверь со скрипом отворилась.

16

По дорожке я приблизилась к штакетнику. Гретхен во все глаза смотрела на меня. Затем она поднялась и подбежала ко мне.

— Ты открыла? — спросила она, указывая на распахнутую дверцу за моей спиной. — Тебе это разрешили, малышка?

Я, смеясь, кивнула.

— Но слушай, твой сад не очень красивый, — сказала она, пренебрежительно задрав носик и махнув рукой в сторону зелёной чащи леса, видневшейся за забором. — Там нет ни одного цветка!.. Посмотри на наш сад — у господина Шефера много-много… ах, сто тысяч цветов!

— Да, но тебе нельзя их рвать!

— Нет, рвать нельзя, — уныло сказала она и сунула пальчик в рот.

— А я знаю, где есть много синих колокольчиков и хорошеньких белых цветов, их можно собирать, и землянику тоже — ты сможешь наполнить доверху твой возок для сена!

Она сразу же потянула за собой свою коляску, вышла ко мне и доверчиво вложила в мою ладонь свою маленькую ручку, мягкую и тёплую, как птичка. Я была ужасно рада моему новому знакомству; мне и в голову не пришло снова запереть дверцу, и она осталась широко открытой, а мы углубились в лес. Было так много земляники и колокольчиков, как будто их стряхнули со своих крон гигантские деревья. Малышка захлопала в ладоши и принялась рвать ягоды и цветы — она готова была, казалось, притащить домой пол-леса господина Клаудиуса.

— Ах Боже, как много земляники! — счастливо вздохнула девочка, собирая ягоды и при этом так стараясь, что на лбу у неё выступили капельки пота. При этом она тихо что-то напевала.

— Я тоже умею петь, Гретхен, — сказала я.

— Такие же красивые песни, как я? Я не верю — меня научил дядя Макс — ну спой!

Наверное, мой музыкальный слух развился довольно рано, поскольку все мелодии, которые я знала, я выучила ещё от фройляйн Штрайт в задней комнате. Больше всего я любила детские произведения Тауберта и начала сейчас петь «У крестьянина была голубятня». Я присела на каменную скамью, и при первых звуках песни Гретхен оставила свою коляску, положила ручки мне на колени и стала напряжённо слушать, вглядываясь мне в лицо.

Странно, но я испугалась звуков собственного голоса. На пустоши он казался тихим — потоки воздуха разносили его на все четыре стороны; но здесь тесные кулисы стоящих вокруг деревьев не давали мелодии разлететься, и мой голос звучал так наполненно и глубоко, так воодушевлённо, как будто пела совсем не я, а кто-то другой. Это была весёлая песня, про крестьянина и его голубей, которые от него улетели. После первой строфы Гретхен засмеялась во весь голос и радостно захлопала в ладоши.

— Он поймает голубей? В песенке ещё есть строчки? — спросила она.

Я продолжила песню, но внезапно её звуки замерли у меня на губах. Со своей скамьи я могла видеть тропинку, ведущую из леса к «Усладе Каролины», и сейчас по этой тропинке шёл старый бухгалтер. Мне сразу подумалось о свинцовой туче, несущей грозу — таким нахмуренным и мрачным казалось его лицо под копной серебристых волос, и с такой скоростью его массивная фигура двигалась к нам.

Гретхен проследила за моим взглядом, и её личико внезапно покраснело; с возгласом радости она побежала к пожилому господину и обвила своими ручками его колени.

— Дедушка! — нежно вскричала она, откинув назад голову и заглядывая ему в лицо.

Он остановился, словно окаменев, и поглядел на ребёнка; обе его руки были вытянуты вперёд, словно у человека, который только что беззаботно вышагивал и вдруг оказался перед глубоким обрывом — он отчаянно пытается отшатнуться и не упасть; казалось, что старый бухгалтер боится опустить руки и дотронуться до золотистых волос ребёнка.

— Ты же мой дедушка?.. Луиза сказала…

— Кто такая Луиза? — спросил он глухим голосом — голос звучал так, словно он хотел этим вопросом отгородиться от всех разъяснений.

— Но дедушка — наша Луиза! — Она нянчила моего маленького братика, когда он ещё лежал в колыбели. Но она уехала. Мы не можем держать няньку, говорит мама, это слишком дорого…

При этих словах по окаменевшему лицу пожилого господина пробежала судорога, и его руки немного опустились.

— Как тебя зовут? — спросил он.