Вересковая принцесса

Оглавление

— Я не знаю!

Что я наделала?! Произнесённые мною слова развеяли наваждение, и я пришла в ужас от собственного лживого голоса… Как, я только что перед всеми объявила, что я не знаю, происходит ли моя бабушка из богатого старинного баронского рода Ольдероде? Ложь, ложь! Я знала так же хорошо, как десять заповедей господних, что она была урождённая Якобсон — я видела, что она умерла как иудейка и что я была её последним утешением… Зачем это отрицание истины? Я и сейчас могу сказать — «Я не знаю!». Я произнесла это почти механически, находясь под чужим влиянием, а затем с глубоким отчаянием почувствовала, что я буду стыдиться этого момента всю мою жизнь… И даже если все, как Дагоберт, кивнут мне с одобрением — что с того? Но вот один из них строго осудил меня — он поглядел на меня с безмерным удивлением, отвернулся и вышел — это был господин Клаудиус.

Я попыталась бороться с собой, но не нашла в себе мужества признать перед всеми свою ошибку. Стыд и страх выставить себя на посмешище замкнул мои уста; но молчание, последовавшее за моим ответом, было коротким — первый грозовой штурм пронёсся по городу, бросив в окна опавшие листья и пыль с жарких мостовых. Острый жёлтый луч упал с небес и слепяще отразился в стёклах домов на другой стороне улицы, оставив после себя бледные сполохи на тёмных стенах погружённого в сумерки салона.

Принцесса поднялась, все остальные в страхе поспешили к окнам; даже мой отец вынырнул из своих интересных исследований и спешно спустился к нам. В своём тихом отчаянии я воспринимала всё, что вокруг происходило, как во сне. Я видела, как господин Клаудиус вернулся в салон — высокий, сильный, со строгим лицом; но лишь в этот момент я поняла, почему принцесса не отрываясь смотрит на него, когда он с ней разговаривает — у него в глазах был тот же свет, что и на портрете, свет, который она назвала «душой» и который был не в состоянии передать педантичный дворцовый художник… Она положила ему руку на локоть и дала свести себя вниз по лестнице; механически следуя за ними, я прошла мимо фройляйн Флиднер, и в её мягком взгляде, встретившимся с моим, было холодное отчуждение — ах да, ведь она тоже слышала в оранжерее предупреждение Дагоберта и теперь видела чёрную печать лжи на моём лице — я закусила губу и вышла из салона… Шёлковые шлейфы дам шелестели на лестнице, и среди этого шелеста раздавался милый, ласковый голос принцессы — мне казалось, что она никогда ещё не говорила так сердечно… Она хочет ещё раз посетить «интересный дом, полный традиций», заверила она господина Клаудиуса — фройляйн фон Вильденшпринг и камергер сдвинули головы, и затем наглая придворная приподняла свой шлейф и брезгливо осмотрела ступеньки, а господин фон Висмар начал обмахиваться платочком, точно как Дагоберт на холме — это была демарш против княжеского решения; нагляднее нельзя было и придумать. Шарлотта шла за ними; я увидела, как её лицо резко покраснело, а губы сжались в горькую линию — но меня это совершенно не тронуло, однако почему-то вывело из оцепенения, в котором я находилась.

— Браво! — раздался шёпот у моего уха. — Вересковая принцесса храбро держалась — теперь я спокоен за нашу тайну! — И Дагоберт склонился ко мне так близко, что я ощутила его дыхание… Настигни меня коварный, болезненный удар, он не вывел бы меня из себя до такой степени, как этот шёпот. Я ощутила ненависть к улыбающимся мне карим глазам — это они подвигли меня на необдуманные слова, — а дыхание, касавшееся моей щеки, казалось мне оскорбительным — это был уже не тот человек, которого мне хотелось защищать от любых нападок — он был фальшив, этот красавец Танкред, его прекрасные каштановые локоны были как вьющиеся надо лбом змеи, — и больше не владея собой, я оттолкнула его, сбежала вниз по лестнице и вцепилась в руку моего отца, который как раз спускался с последней ступеньки вслед за принцессой.

— Ну-ну, дитя моё, мы не на пустоши! — улыбаясь, попенял он мне за порывистость: придворные вжались в стену, когда я промчалась мимо них, а принцесса удивлённо повернула голову на шум.

— Не браните мою милую шаловливую егозу, доктор, — шутливо сказала она. — Давайте радоваться, что её весёлая натура так скоро взяла вверх и преодолела боль разлуки.

Это было ужасно — она приняла моё возмущение за детское озорство, и господин Клаудиус думал так же: он смотрел мимо меня, и казалось, что я больше для него не существую, — ну что ж, и поделом мне, я заслужила это наказание…

24

Со двора в прихожую ворвался горячий воздух — казалось, что ароматное дыхание сада сгустилось в плотную неподвижную массу. Гроза ещё не началась, ещё ни одна капля дождя не упала на жаждущую влаги землю — но на брусчатке двора уже крутились в гибельном вихре щепки и обрывки бумаги, а тополя у излучины реки неистово размахивали своими пышными кронами — буря должна была вот-вот разразиться.

Принцесса спешно села в дворцовый экипаж, въехавший во двор с боковой улицы. Мой отец, который был вызван к герцогу, собирался её сопровождать. Принцесса ещё раз протянула руку господину Клаудиусу, а Шарлотте и Дагоберту дружески-сдержанно кивнула головой, на что они благодарно поклонились до самой земли. Моя скромная персона была в спешке забыта, и это было хорошо: я повернулась ко всем спиной, пробежала через двор и отворила калитку сада. Мне понадобились усилия, чтобы удержаться на ногах: буря хозяйничала уже вовсю. Она свирепо вырвала из моих из рук дверь — напрягая все силы, я снова ухватилась за ручку и резко захлопнула дверь за собой — сад не должен был оставаться открытым, таковы были строгие правила дома.