Собачий бог

• Предыдущая
• 39/118
• Следующая

— Коська!

Вертолетчик удивленно глянул вниз, приоткрыл окно.

— Коська! — повторил черный, словно от копоти, старый остяк.

— Чего-о? — с ноткой презрения спросил летчик.

— Свези собаку в Томск!

Летчик поглядел на старика, на собаку. Покрутил пальцем у виска.

— Ты чего, дед, спирта нанюхался?

Старик не слышал — внутри страшной железной машины уже что-то шумело, гудело, вибрировало. Видно, томилась душа вертолета в железном зеленом корпусе.

— Собаку в Томск надо! Свези! Её там в ерапорту встретят!

— Чего-о??

— Собаку, говорю…

— Какую собаку? Сдурел?

— Вот эту! Хорошая собака! Она городская. Ей, слышь, в город надо, а то хорошему человеку худо будет!

Летчик понял, что дед так просто не отстанет. Слегка высунулся наружу:

— Ты что! Я собак не вожу! Да и лечу я не в Томск, а в Колпашево!

— Дак и ладно! — обрадовался старик. — Ты его в Колпашеве на другой винтолет посади!

— Ну, дед, ты даешь… Мы тебе чего, собачья соцзащита?

Степка, однако, еще не понимал, что попытка его потерпела полный крах. Он сделал хитрые глаза. Оглянулся по сторонам, понизил голос:

— Нельму дам! Муксуна! Осетра!

Летчик покачал головой.

— Соболя дам! — выкрикнул Степка. — Продашь на базаре — богатым станешь! Два соболя дам! Нарочно взял с собой из дому, — а не хотел. Потом подумал: вдруг, мол, Коську встречу. Надо взять!

От такой наглости летчик слегка опешил. Потом засмеялся.

— Двери видишь? Там, где лесенка? Иди туда. И собаку свою тащи… Она не бешеная случайно? А то сейчас в городе, говорят, какие-то бешеные появились… Да ты, лесной человек, в городе давно был? Ну, понятно…

В дверях грузового отсека стоял хмурый летун. Он сказал:

— Давай её сюда. Сам-то летишь, нет?

— Я? — испугался Степка. — Что ты, что ты! Собака одна дорогу найдёт. У-умная!

— Ну, как скажешь…

Тарзан не сразу пошел в вертолет, — поупирался. Степка толкал его сзади, летун тащил за ошейник.

— Привяжу его здесь, к поручню. Кормить не буду, учти!

— А и не надо кормить! Так долетит! Он выносливый!

Летун кивнул и стал закрывать дверь.

Степка спохватился:

— А соболей? Соболей-то?

Дверь захлопнулась.

Опричное сельцо в Низовских землях. 7079 год

Генрих Штаден хотел переименовать сельцо, данное ему царем за службу. Но никак не мог придумать название. Больше всего ему нравился «Штаденштадт». Или, в крайнем случае, «Штадендорф». Но глянь в слюдяное окно — какой там «штадт»! На «дорф» — и то не тянет.

Штаден видел слишком много в этой варварской стране. Так много, что глаза его устали. И устала душа.

Он видел убитых монахов — черное от ряс и клобуков поле перед разграбленным монастырем. «Озорство», — думал тогда Штаден.

Он видел убитых, разбросанных вдоль дорог мертвых. Вокруг них бродило воронье, обожравшееся человечины. Вороны так раздулись, что даже не могли улететь — хоть топчи их копытами.

Он видел, как вешали пленных поляков с семьями. Не жалели веревок даже на малолетних детей. Дети устали плакать, и не плакали, — плакали матери, истерзанные, с разбитыми лицами.

Он видел, как опричники, проезжая по улицам, где уже некого было грабить, и нечего взять из домов, секли саблями ворота — за то, что изрезаны красиво; ставни — за расписных петухов. Заборы — за резные сердечки поверху.

А великий князь в Новагороде заставил посадских девок раздеться донага и велел погнать их пиками в Волхов. Пущай, мол, купаются. Но люди с баграми, на мосту и на лодках, хватали крючьями девичьи косы, наматывали на багры, и опускали под воду.

Сын великого князя хохотал.

Но самое страшное, что видел Штаден — когда у матерей отнимали грудных младенцев и разбивали им головы, а матерей заставляли кормить щенков царской псарни.

Когда-то, еще на родине, Штаден слышал, что в древности у склавен был такой обычай. Но после принятия ортодоксальной веры, попы запретили это варварство. И вот оказалось, что обычай остался. И сам богомольный царь поощряет его.

Штаден больше не мог, не хотел этого видеть.

И вот теперь Генрих Штаден, получивший награду, сидел за столом в своей резиденции — самой большой избе села. Перед ним стояла чарка и ополовиненная бутылка зеленого стекла. На тарелках — соленые огурцы, блины, соленая рыба.

Глаза Штадена стекленели.

— Палашка! — крикнул он.

Никто не отозвался.

Штаден пробормотал что-то, поднялся из-за стола. На нетвердых ногах вышел в сени, распахнул пинком входную дверь. Неподалеку, за кривым тыном, на белом пригорке сидела огромная белая собака.

— Dreckhund! — выругался Штаден. — Опять ты здесь?

Он поискал глазами кого-нибудь из дворовых, но все то ли попрятались, то ли были заняты делами — двор был пуст. А за кривым тыном, на котором чернела, нахохлившись, старая ворона, по-прежнему сидел собачий белый призрак. Жмурил янтарные глаза. Улыбался.

Этот призрак преследовал Штадена, начиная с Новагорода, с того дня, как он спалил село идолопоклонников. Призрак появился неслышно, как и положено бесплотному существу. Бежал краем леса вдоль дороги, наравне с конем Штадена, не отставая, не обгоняя.

Первым заметил его Неклюд.

— Глянь-ка! — гаркнул он и указал плетью в лес.

Штаден глянул.

Бело-серебристая тень бесшумно неслась между черно-золотыми стволами сосен.

Коромыслов тоже глянул, и невольно перекрестился.

Штаден приостановил коня. Призрак замер, — и вдруг исчез. Растворился в сугробах.

— Чего крестишься? — недовольно спросил у Коромыслова Неклюд. — Собаку приблудную не видал?

Коромыслов серьезно ответил:

• Предыдущая
• 39/118
• Следующая