Собачий бог

• Предыдущая
• 99/118
• Следующая

— Глупости, — сказал Густых.

— Так Китайский-то переулок как раз в том районе, — робко возразил Кавычко. — Я потому и включил в сводку, что…

— Хватит! — внезапно рявкнул Густых так, что зазвенели стаканы на подносе.

Кавычко побелел, бросил сводку на стол и исчез.

Черемошники

Бракин провел полубессонную ночь в доме Аленки. Бабка сама предложила: дескать, деда пока нет, — ложись на его место, в большой комнате. А то на улице нынче опасно: или на бешеных собак нарвешься, или на бешеных милиционеров с автоматами.

Бракин лег на диван, в окружении кадок и горшков с цветами. Одуряющий их запах кружил голову, но сон не шел. Бракин прислушивался: в переулке время от времени фырчали моторы, переговаривались люди. В комнате было три окна, два из них выходили в переулок, и свет автомобильных фар и дальнего фонаря наполнял комнату призрачными сумерками. Цветы превращались в странный полусказочный лес, они вздрагивали, когда по Ижевской проносился одинокий грузовик.

И вдруг из этого таинственного леса вышла Аленка. Она остановилась над ним, — в детской застиранной пижамке, из которой уже выросла: руки торчали из рукавов, штанишки не доходили до щиколоток.

Бракин приподнял голову. Аленка приложила палец к губам и покачала головой.

Потом наклонилась низко-низко, к самому уху Бракина, и еле слышно, одними губами, спросила:

— Дядя, это ты?

Бракин подумал. Вопрос был важным, но не очень понятным. Однако разочаровывать девчушку ему вовсе не хотелось.

— Да, — шепнул он.

Глаза у Аленки засветились, она даже засмеялась — тихо-тихо, как только могла.

— Я сразу это поняла, — шепнула она. — Я догадалась! Ты — тот самый, только как человек! Спасибо тебе за Тарзана!

И Бракин почувствовал на щеке короткий сухой поцелуй.

Аленка тут же исчезла.

Бракин смущенно потер рукой небритую щеку. Так вот в чем дело. Она думает, что именно он, Бракин, принес раненого Тарзана и положил на крыльце…

Надо будет завтра всё выпытать у Рыжика. Кстати, она вела себя сегодня как-то странно… Или всё дело в нем самом?

Бракин забылся только перед рассветом, когда часы пробили восемь, а из детской комнаты донеслось швырканье и сопение Андрея, тоже оставленного на ночь

Потом проснулась Аленка, и Андрей громко сказал:

— Ну всё. Теперь меня папка убьет. Надо было вчера домой бежать.

— Не бойся, не убьет, — ответила Аленка и почему-то засмеялась.

Бракин дождался, пока встанет бабка, загремит кастрюлями, затопит печь. Поднялся, умылся, от завтрака отказался.

Сказал Андрею:

— Значит, папка у тебя сильно сердитый?

Андрей недоверчиво взглянул на Бракина, кивнул.

— Ну. Особенно, когда выпьет.

— А сейчас он дома?

— Он теперь почти всегда дома…

— И почти всегда пьяный? — уточнил Бракин.

— Не. Только к вечеру. А чего ты спрашиваешь?

— Ничего. Давай, допивай чай. Я тебя домой отведу и с папкой твоим поговорю.

Андрей раскрыл рот. Из носа немедленно свесилась сопля.

— Не, дядя, с ним лучше не связываться! Он однажды троих побил, — они вместе в бане водку пили. С тремя справился, и из бани выбросил. А потом еще пинков надавал. Так они со двора и уползли.

— Я с ним драться не буду, — сказал Бракин. — Ты, главное, первый не заговаривай, помалкивай. И всё будет в порядке. Пошли.

Андрей вытер нос, с неохотой стал собираться.

Аленка смотрела на Бракина сияющими глазами.

Бракин попрощался, пообещал еще как-нибудь заглянуть, свистнул Рыжую, спокойно проспавшую всю ночь под боком у Тарзана, и вместе с Андреем вышел за ворота.

Утро загоралось серебристо-розовое, прекрасное, как в сказке. Жаль, что эту сказку портили несколько машин — тёмных, припорошенных снегом, — по-прежнему стоявших у дома Коростылева.

Бракин глубоко вздохнул и направился в противоположную сторону.

Из ворот цыганского дома Рупь-Пятнадцать выкатил бочку для воды и поплелся по переулку навстречу Бракину. Глядя на него, можно было подумать, что ровно ничего не произошло: не было ни злодейских убийств, ни пожара, и он по-прежнему живет у цыган в работниках, за кров и еду.

— Здорово, — сказал ему Андрей.

— А привет, если не шутишь! — немедленно отозвался Рупь-Пятнадцать, приостанавливаясь.

— Ты для кого воду-то возишь? — спросил Андрей. — Цыган же уже нет.

Рупь-Пятнадцать огляделся, поманил Андрея пальцем:

— Ладно, тебе, как другу, скажу: цыганята вернулись, все четверо. Алешка за старшего, но с ними еще две цыганки, вроде нянек — старая и помоложе. Так что всё путём!

Бракин дошёл с Андреем до ворот его дома, вошел, постучал в окно. Из-за занавески выглянуло заспанное, небритое лицо с мешками под глазами.

— Кого надо? — прорычал человек.

Бракин повернулся к Андрею:

— Это и есть твой папка?

— Угу, — ответил Андрей, отворачиваясь и втягивая голову в плечи.

Человек за окном заметил Андрея, и через секунду тяжело бухнула дверь, раздались шаги. Приоткрылась дверь веранды: на пороге стоял отец Андрея — худой мужик, полуголый, в трусах и в валенках. На груди у него красовалась синяя оскаленная морда тигра. Бракин критически оглядел татуировки. Фраер, получается. Как-то плохо вязался этот образ с рассказом Андрея, как папка в бане троих побил. Разве что, когда пьяный, силы прибавляются?

— А-а, сынок явился, — без особой радости сказал он. — Ну, заходи. Сейчас рассказывать будешь…

Бракин загородил Андрея спиной, поднялся на крыльцо и сказал:

— Слышь, браток, почирикать надо.

— А? — удивился мужик. — Ты кто такой?

— Сейчас узнаешь.

• Предыдущая
• 99/118
• Следующая