Убийство в Рабеншлюхт

Оглавление

Отец Иеремия уже собрался уходить, когда жандарм вдруг перестал стонать и открыл глаза.

— Где я? — спросил он заплетающимся языком и ухватился руками за пояс.

— Дома, голубчик, дома, — успокаивающе заворковал Филипп, — лежите спокойно, вам нельзя волноваться. Будете слушаться нашего брата эскулапа — скорее на ноги встанете. Aestimo vitam unicom bonum — так говорил великий Сенека. — А раз жизнь — единственное благо, то надо о ней и как следует позаботиться.

— Где наручники? — еле выговорил жандарм.

— Да здесь же, на ремне, отстегнуть бы… Переодеться бы вам… в домашнее бы…

— Не надо! — отрезал Бауэр. — Револьвер где?

— А револьвер пока пусть у святого отца, дорогой мой, побудет. И не просите вернуть. Вот его вам сейчас никак нельзя давать. Только-только в себя пришли, не дай Бог, опять сознание потеряете, кто поручится, что вы нас всех тогда в бреду не перестреляете… Нет-нет-нет.

Жандарм застонал и попытался привстать.

— Вы не понимаете, — с трудом выговорил он. — Преступник на воле. Я ошибся. Бродяга оказался ни при чем. Я должен идти… — Бауэр попытался сесть, но побелел и рухнул без сил на подушку.

— Куда вам сейчас идти, голубчик? — всполошился доктор. — Лежите себе спокойно. Без вас теперь следствие обойдется. Святой отец теперь будет всем распоряжаться. А вы отдыхайте, дружок.

По щеке жандарма скатилась бессильная слеза.

— Скажите только одно, кто напал на вас, Вальтер? — спросил отец Иеремия.

Бауэр перевел взгляд на священника. Видно было, что ему трудно сосредоточиться и понять, о чем именно его спрашивают. Глаза жандарма то и дело начинали разъезжаться в разные стороны.

— Впрочем, не надо, не говорите, — поспешно проговорил священник. — Вам надо отдохнуть. Потом всё расскажете.

— Я увидел, что Герта лежит на земле, подошел к ней, наклонился, и тут меня ударили. Я только тень успел заметить, что мелькнула, — жандарм перевел тяжелое дыхание и продолжил. — Темно в голове. Не помню больше ничего.

— А это вы стреляли? — выскочил вперед с вопросом Иоганн.

Доктор и священник дружно шикнули на него. Было видно, что Бауэр с огромным трудом произнес и то, что они услышали. Жандарм мучительно наморщил лоб.

— Не помню, — чуть не плача, выговорил он и опять потерял сознание.

В это время за дверью раздался шум.

— Не впущу, велено никого не впускать, — громко протестовал поставленный у дверей сторожить покой больного крестьянин.

— Я убийцу поймал! Хорошая новость мертвого оживит, господин Вальтер обрадуется, вот увидишь, — возразил голос Франца. — Пропусти!

В дверь вошел широкоплечий жених Лауры. Он весь светился радостной улыбкой победителя.

— Я поймал бандита! А как господин жандарм?

— Плох, — вздохнул доктор. — А где преступник, кто он?

— Я так и знал, что не наш он. Из чужаков. Далеко не успел убежать, так как господин Вальтер ранил его в ногу. Я поймал его почти сразу. Правда, он поначалу своим ножом размахался — так с голыми руками не подойдешь сходу. Но я же был в Иностранном Легионе, — криво ухмыльнулся Франц. — Я и не с такими справлялся.

— Сейчас мне только еще одного раненого не хватало, — вздохнул доктор. — Где он? Может сам идти?

— Да что с ним сделается? Пуля слегка царапнула. Сам перевяжу, делов-то, я умею. Вы господина Вальтера, главное, на ноги поставьте. Я не люблю полицию, но он храбрый человек. Да и вообще из военных, а не просто так.

— Ну и займись сам, коли такое дело, — обрадовался доктор. — Я сейчас вколю господину Вальтеру морфин. Ему выспаться надо, а то его, даже больного, трудно в постели удержать. Чуть в себя придет, так сразу в бой… ловить… хватать…

Отец Иеремия поднялся с сундука, на котором сидел, махнул рукой племяннику и, уже выходя из дома, поинтересовался у Франца:

— А где нож чужака?

Франц вытащил из-за пазухи большой зачехленный нож и протянул его священнику. Тот снял жесткий, обтянутый кожей чехол. Это был не охотничий нож, как раньше предполагал отец Иеремия, нет. На рукоятке его был выгравирован и инкрустирован латунью широкий четырехконечный крест. Крест давно несуществующего и почти позабытого Тевтонского ордена…

— Стойте! Стойте! — раздался сзади голос Филиппа. Отец Иеремия обернулся. К нему спешил доктор. — Вот, — сказал он, протягивая священнику небольшой ключ, с продольной бороздкой и зигзагообразными краями, такие ключи недавно стали входить в моду в городе и назывались американскими. — Вот, возьмите, лежал на пороге. Может быть, пригодится?

27

На этот раз Иоганн проснулся сам и сразу не понял: день ли, ночь… Утро было пасмурным, темным. И тут же память стала подбрасывать вчерашние видения: труп Феликса, перекошенное лицо мадьяра, убитая Герта, раненый Бауэр. Тишину за окном разорвало резкое карканье вороны, и юноша вздрогнул, вцепился машинально в одеяло, и лишь затем облегченно выдохнул…

…Когда он вышел на кухню — уже одетый и умытый — у печи хлопотала кухарка.

— А где дядя? — спросил Иоганн, усаживаясь за стол.

— Отец Иеремия на исповеди, — сообщила кухарка. — Сказали, проснетесь — покормить, и передать, чтоб никуда не уходили. Он за вами зайдет.

Кухарка была крупной и полной женщиной, уже в возрасте, очень преданной отцу Иеремии, заботливой и трудолюбивой, но эта деревенская еда! Опять с утра сладкая манная каша — до того густая, что ложку воткни, она стоять будет. В городе они с матушкой завтракали бутербродами, а всякие каши Иоганн терпеть не мог. Пока он ковырялся с кислой физиономией в тарелке, кухарка распахнула окно, проветривая комнату. Посмотрела на хмурое небо, перекрестилась, что-то тихо бормоча себе под нос и, испуганно вскрикнув, резко отшатнулась. На подоконник со всего маху влетела большая черная ворона.