Победитель, или В плену любви

Оглавление

127

Со вздохом пошла она вниз посмотреть, как там малыш.

Хотя и беспокойно, но он все-таки спал, и, казалось, жар немного спал. Она отразила все вопросы Хильды об Урсуле и завуалированное брюзжанье по поводу Иоанна и снова ушла в свою опочивальню.

Веленевая бумага и мешочек чернильного порошка лежали на кровати. Манди достала из сундука пенал-кошелек из перьев, подаренный Александром, поиграла с зелеными перьями на кошельке, прикрыв глаза в раздумье. И наконец медленно, старательно, она начала писать.

— Письмо, — сказала Изабелла Пемброук с откровенным любопытством в зеленых глазах. — Обычно вам приходится доставлять их другим людям.

Александр улыбнулся жене Маршалла, которая вручила письмо.

Он сидел в большом зале имения Маршалла в Орбеке, отдыхая, приехав поздно ночью с посланием лорда Уильяма своей жене и коннетаблю. Теперь уже рассвело, и члены свиты Маршалла завтракали хлебом, сыром и пахтой.

— Руанский купец привез его три дня назад, — добавила Изабелла. — Определить эмблему на штампе невозможно, я думала, что оно от вашего брата.

— Нет, Харви в Англии, — сказал Александр и перевернул пакет; руки его вдруг стали влажными в предвкушении. — Я знаю кое-кого в Руане. Миледи, прошу меня простить.

Леди Маршалл подняла брови, но наклонила голову и отпустила его.

Она отлично знала, что «кое-кто в Руане» была фавориткой короля. Уильям рассказал ей об этом однажды ночью в постели, когда они обсуждали планы будущей карьеры Александра, а она заметила, что он мало интересовался женщинами.

— В тихом омуте черти водятся, — сказал ей Уильям. — А прошлое Александра трудно было назвать тихим. — И он рассказал ей о прошлой жизни молодого рыцаря и о том, как она пересеклась с жизнью фаворитки Иоанна. — Дело не в том, что его не интересуют женщины, а в том, что он не может иметь ту, которую хочет.

Изабелла задумчиво посмотрела на молодого человека, торопящегося прочь из зала. Уильям, верно, был прав насчет чертей в тихом омуте.

Александр нашел тихий уголок во дворе, уселся на бочку, чтобы распечатать письмо и вытащить содержимое на свет божий.

Почерк был крупным, буквы выписаны неумело, кое-где с ошибками. Веленевая бумага была очень тонкой, где подчищались ошибки с помощью пемзы. Кое-где слова украшали кляксы и разводы.

— О, Манди, — сказал он, качая головой и горько улыбаясь.

Учитывая размер почерка, содержание письма было невелико, но, когда он начал его разбирать, улыбка слетела с его губ.

Она писала, что у нее все в порядке, Флориан цветет, у малыша была лихорадка, но, кажется, он поправляется. Потом добавила: «Мой господин был в ярости, что ты посетил меня. Я ему ничего не говорила, но моя служанка не умеет держать язык за зубами, и теперь он знает все. Я молю тебя, будь осторожен и благоразумен, так как он дал мне понять, как легко он может уничтожить нас обоих. В данный момент он немного остыл, но мы не можем больше видеться даже как друзья.

Теперь же прощай, М.»

Письмо она подписала красивым заглавным инициалом, как и тогда, когда сбежала от него.

Александр тихо выругался. Если бы в этот момент во дворе появился Иоанн, будь он хоть королем, хоть чертом лысым, Александр схватил бы меч и вонзил в него.

Ему очень хотелось разорвать веленевую бумагу в клочья, но он заставил себя сложить ее и засунуть в карман. А чего он еще мог ожидать? По крайней мере, от нее пришло письмо и, хотя радости оно не принесло, он ощущал какое-то болезненное утешение, зная что ее рука писала эти слова, что она воспользовалась перьями, которые он ей подарил.

Со двора он пошел на ристалище и провел там час, метая дротик в столб, представляя себе что избитый щит на нем — сердце Иоанна, пока наконец его раздражение не улеглось.

ГЛАВА 30

Удушливый август пронесся по Руану, как горячее лезвие клинка. Кровельная дранка деревянных крыш деформировалась и трещала, постоянную тревогу доставляла угроза пожара. Все держали под рукой ведра с водой, черпаемой из колеблемой приливами и отливами Сены, и поливали деревянные предметы, пытаясь уменьшить разрушения, принесенные горячим воздухом. Болезнь возникала в мусорных кучах и канавах отбросов, и на радужных крыльях насекомых переносилась населению. Старые, молодые и уязвимые не выдерживали и умирали, так, впрочем, происходило каждый год в самые жаркие и самые холодные времена.

Одной из жертв стал младший сын Манди в первую же неделю ужасной жары.

Легкая лихорадка, терзавшая его последние два месяца, усилилась. В этот раз она сопровождалась рвотой и поносом. Буквально через сутки после начала болезни он умер, его маленькое обезвоженное тельце все так же лежало, как кукла, в колыбели.

Горевать Манди было некогда, потому что заболел и весь ее двор. Она так боялась, что болезнь заберет и Флориана, что у нее не было времени посыпать себе голову пеплом по поводу смерти малыша; и когда стало ясно, что Флориан выживет, ее собственное тело не выдержало. С огромным усилием воли она выползла из постели, чтобы посмотреть, как ее сына-младенца похоронят в пределах собора, но когда крохотное, завернутое в саван тельце погребли, она рухнула, и домой ее привезли невменяемой, в лихорадке и истерике.

Вечером начались спазмы и кровотечение.

В Руанском дворце Александр играл в шахматы с Уолтером, одним из гофмейстеров Маршалла, бывшим старшим гофмейстером. Уолтеру было почти шестьдесят, и даже в хорошую погоду, такую как теперь, он прихрамывал из-за мучившего его ревматизма. Он решил уйти на покой вместо того, чтобы умереть в доспехах, и был на пути домой в свой родной Уилтшир.