Победитель, или В плену любви

• Предыдущая
• 26/176
• Следующая

В предрассветной тьме дождь прекратился, и наступила тишина. В горячем пламени свечей Манди стала на колени у смертного одра матери и оцепенело смотрела на тело, которое они с повитухами обмыли и обрядили. Женщины уже ушли, чтобы хоть немного поспать до пробуждения лагеря.

Никогда прежде Манди не чувствовала себя такой одинокой. Отец растянулся на полу возле покойной в оцепенении от напитка и печали. Предполагалось, что Харви будет за ним присматривать, но Харви тоже храпел, как медведь.

Даже теперь, прикасаясь к бездыханному телу, Манди все еще не могла осознать, что мать мертва. Только несколько часов назад они вместе собирали вещи, готовясь к новой жизни. Ничто не предвещало, что этот день окажется последним земным днем для Клеменс.

Повитухи сказали, что такое иногда случается: неправильное положение плода и сильное маточное кровотечение за месяц-другой до времени нормальных родов приводит к гибели плода и матери. Они сочувствовали, но как-то обычно, наверное, потому, что им приходилось слишком часто сталкиваться со смертельными случаями.

Манди коснулась безжизненной руки матери. Маленькая, меньше ее собственной, с крошечными, почти детскими пальчиками… Стройное, гармоничное тело и прозрачная кожа странно контрастировали со вздутым животом, все еще заполненным младенцем, который и убил ее. Повитухи сказали, что не было никакого смысла делать кесарево сечение — ребенок в таких обстоятельствах всегда погибает.

Глаза Манди были полны гнева и печали.

Занавеска поднялась, и Александр спокойно проскользнул во временную усыпальницу. Он выходил, пока женщины обмывали и обряжали покойницу. Теперь он присел рядом с Манди; его желто-карие глаза смотрели печально и устало. Манди отметила непроизвольно, что его дыхание — это чувствовалось в замкнутом пространстве — было чистым и свежим, свободным от винных паров. Рясу бенедиктинца он сменил на рубашку, шоссы и зеленую тунику, сшитую Клеменс еще весной.

Манди сглотнула ком, стеснявший дыхание, и, откинув крышку дорожного ларца, стоявшего у смертного одра, достала золотой крест с аметистами.

— Вчера мы с ней говорили о том, что впредь будем жить под надежной крышей, — бормотала девушка безутешно, возвращая драгоценность ему. — Она смеялась и была исполнена надежд…

Александр надел шнурок на шею и спрятал крест под рубаху.

Затем протянул руку и возле смертного одра матери прикоснулся к теплой ладони ее дочери.

— Ну почему она не смогла получить то, что хотела? Почему ее забрали на небеса? Неужели Господь Бог столь ревнив? — Она смотрела Александру в глаза, требуя ответа.

Он молча покачал головой. Зачем говорить, что он не священник, что произошедшее несправедливо и жестоко? Ничто сейчас не ослабит ее боль. И Александр просто сидел рядом с нею; и вот уже ночь перетекла в рассвет, и первые аккорды утреннего хорала зазвучали над лагерем турнирщиков, возвещая наступление нового дня.

Когда Манди забрала руку у юноши, глаза ее были сухи.

— Эта жизнь убивает и калечит всех, кто живет ею, — сказала она горько и продолжила с выражением мрачной решимости. — Но меня она не убьет.

ГЛАВА 7

Бертран де Лаву был багроволиц и тучен, с редкими волосами песочного цвета и остроконечной бородкой. Его владения, унаследованные от дяди, старика, который умер, не оставив прямых наследников, лежали на реке Эпт, в междуречье Гурнэ и Жизора. Бертран, истосковавшийся без настоящего дела, принялся рьяно расширять границы.

Его сюзерен Ричард Львиное Сердце еще томился в немецком плену, ожидая выкупа, который все никак не прибывал. Бертран воспринял это как ниспосланную Богом возможность отказаться от прежней вассальной преданности и признать сюзереном короля Франции, Филиппа. А это фактически означало войну с Амоном де Ругоном, на плодородные поля и водяные мельницы которого Бертран давно точил зубы. Следовательно, требовались наемники, которые станут сражаться за плату, принося ему новые земли.

— Мы сами нарываемся на неприятности, — сказал Александр, отпуская уздечку и пытаясь согреть руки дыханием.

Сырые январские сумерки сгущались вокруг отряда, совершившего набег. Тусклый свет мерцал на кольчугах, шлемах и наконечниках копий. Ревела скотина, которую они гнали из теплых стойл, и влажный пар дыхания поднимался над стадом. Двадцать коров, большинство из которых скоро отелятся, и великолепный белый бык с тяжелой, мощной грудью и крепкими ногами. Еще вчера скот принадлежал Амону де Ругону, а теперь стал собственностью де Лаву.

Харви бросил на брата острый взгляд.

— Раньше я у тебя не наблюдал припадков растерянности.

Александр переменил замерзшую руку на узде.

— Меня вся эта кутерьма захватила, — ответил он не слишком убедительно. Он и в самом деле ощущал возбуждение набега и пережитых опасностей, все это отдавалось иголочками по спине и стуком в висках. Пробраться через границу, перехитрить патрули де Ругона и угнать отличное стадо чуть ли не из-под носа у них. Захватывающее приключение — пока он не задумывался о том, что они грабят крестоносца, одного из военачальников армии Ричарда Львиное Сердце в битвах на Святой земле. И то, что казалось отважным, теперь представлялось позорным безрассудством.

Харви посмотрел на него с негодованием:

— Это не оправдание. Это тебе не со шлюхой переспать, а когда согнал дурь, то презирать девку.

Лицо Александра вспыхнуло куда сильнее, чем у брата.

— Ты и в самом деле думаешь, что мы должны это делать?

• Предыдущая
• 26/176
• Следующая