Мартовские колокола [Litres]

Оглавление

А разъединитель цепи запала, работающий на кусочке обычного сахара, и испытанная несколько лет назад штерто-грузовая система установки мины на заданное заглубление обещали свести минную постановку – дело, как известно, хлопотное, долгое и небезопасное – к простейшей процедуре. Что же касается уже имевшихся мин Нобеля и Герца, то для них предлагались простейшие салазки. Да, эти мысли, при правильном их развитии, дорогого стоят…

В общем, доклад требовал детального осмысления – и Шестаков решил взять паузу, а пока – сообщить автору, что рад будет видеть его с пояснениями после Рождества, когда в комитете будет поменьше текучки. Но пока что лейтенанту разрешено было взять месячный отпуск для устройства семейных дел.

Никонов возвращался в Москву полный надежд – вице-адмирал Шестаков, кроме того, что руководил Морским техническим комитетом, управлял еще и морским министерством. Именно он, отвечавший за разработку двадцатилетней программы строительства флота, и был тем человеком, чье одобрение более всего требовалось идеям лейтенанта.

Ольга ездила в столицу вместе с женихом. Она вытребовала себе это право, заявив, что иначе вовсе не отпустит только-только поправившегося Никонова из Москвы, – лишь она, квалифицированная медсестра, сможет обеспечить ему правильный уход. На ее сторону неожиданно встал доктор Каретников, и «милому Сержу» пришлось скрепя сердце согласиться, хотя он и догадывался, какие хлопоты обещает ему общество невесты. Ему так и не удалось втолковать Ольге, что, в отличие от двадцать первого века, сам факт путешествия незамужней девицы вместе с офицером говорит о ней многое, причем такое, чего она никак не захотела бы услышать о себе. Узнав, что Ольга приехала в Санкт-Петербург вместе с Никоновым и, мало того, проживает с ним под одной крышей, общество, в котором лейтенанту предстоит вращаться, немедленно запишет ее то ли в содержанки, то ли в кокотки. А это – клеймо; после подобного «приговора» любая попытка законно оформить отношения приведет к тому, что лейтенанту придется подавать в отставку.

Ольга выслушала все эти соображения с презрительной миной, но все же согласилась сделать скидку на «местные нравы». Причем Никонов подозревал, что решающую роль здесь сыграла настойчивость доктора Каретникова – единственного из компании путешественников во времени, к кому девушка прислушивалась без всяких оговорок. К Олегу Ивановичу она относилась не вполне серьезно, полагая его романтиком, эдакой поздней версией жюльверновского Паганеля; на Корфа же до сих пор поглядывала с подозрением, и уж в любом случае не стала бы выслушивать от него нотаций. А вот твердая позиция Каретникова сыграла свою роль: в Петербург Ольга отправилась не в компании лейтенанта, чего, безусловно, жаждала, а в обществе тридцатипятилетней вдовой родственницы Нины Алексеевны, сестры Никонова. Родственница эта (к слову сказать, ничуть не напоминавшая испанских матрон или гоголевских тетушек) – дама живая, остроумная, с веселым характером – раз в год совершала вояж в столицу за покупками. Нина Алексеевна уговорила ее перенести обычный срок визита в столицу и составить компанию Ольге.

Никонов отправился в Санкт-Петербург тем же поездом, что и дамы; жить он собирался на своей петербуржской квартире, в одном из недавно построенных доходных домов на Лебяжьей канавке. Ольга же со своей спутницей остановились у родственницы Татьяны Порфирьевны (так звали матрону), проживавшей в доме 118 по набережной Фонтанки. Домом этим, как и несколькими другими, выходившими на Первую роту Измайловского полка, владели два брата Тарасовы, известные петербуржские домовладельцы и богачи.

Родственники Татьяны Порфирьевны занимали в тарасовском доме обширную квартиру из дюжины комнат с большой обеденной залой и помещениями для прислуги. Семья у них была большой, шумной, к гостям в доме привыкли, а потому визиты лейтенанта (приходящегося им хоть и дальней, а все же родней) были сочтены вполне приличными и уместными.

Никонов, впрочем, целыми днями пропадал в Адмиралтействе, несколько раз отъезжая даже в Кронштадт. Ольга проводила время за прогулками по городу и покупками – они с Татьяной Порфирьевной проводили время на Невском, этой, по словам Гоголя, «всеобщей коммуникации Петербурга». Посетили и Летний сад, о чем так мечтала девушка; однако это принесло ей разочарование: знаменитые скульптуры были укрыты от осенней непогоды деревянными будками, деревья стояли голые, публики в перспективах длинных аллей почти не было. Тем не менее дамы побывали и в Александровском парке у Народного дома, и в Таврическом саду (точнее – в платной увеселительной его части, протянувшейся вдоль Потемкинской улицы).

Слякотная осенняя пора не способствовала прогулкам, и Ольга с Татьяной Порфирьевной взяли за правило часами просиживать в одной из кофеен Невского. В таких заведениях дамы с коробками или свертками были привычны и не привлекали излишнего внимания.

Ольга постепенно привыкала к образу жизни состоятельной петербургской дамы; спутница же, памятуя о просьбе Нины Алексеевны (та перед отъездом просила уделить внимание «манерам» Ольги, якобы приехавшей из Америки), мягко и ненавязчиво знакомила девушку со столичной жизнью. Ольга все больше проникалась духом девятнадцатого века: мелкие неудобства вроде отсутствия в кранах горячей воды, примитивной косметики и непривычного меню воспринимались уже не как катастрофа, а лишь как досадная, но терпимая помеха. К тому же – в дорожной сумке имелся запас женских мелочей из более цивилизованной эпохи. В общем она все больше и больше привыкала к повседневности, отдаленной от привычного ей времени без малого ста тридцатью годами.