Мартовские колокола [Litres]

Оглавление

Второй – тот, что справа от докладчика. Коренастый, солидный – во всяком случае, посолидней предыдущего. Уроженец Томска, сын нижнего чина томской инвалидной команды. Василий Осипанов – это он:

…Я рассчитывал стрелять из пистолета с отравленными мелкими пулями (или дробью) или из револьвера. Для этого я считал необходимым иметь помощников, которые бы следили за выездами государя и дали мне возможность выбрать удобный для произведения покушения момент. С целью разыскать таких помощников я стал заводить знакомства…. наконец, уже в исходе осени я узнал, что два человека имеют намерение предпринять что-нибудь в террористическом роде…

«Да, – подумал Геннадий, – этот готов стрелять. Но организация решила положиться на бомбы с гремучим студнем; и первого марта Осипанов вышел – выйдет! – на улицу с бомбой в руке. В руке его, как и полагается студенту, будет книга – Вася Осипанов специально перевелся в Петербургский университет из Казани, чтобы совершить покушение на царя. Так что книга будет наполнена взрывчаткой…»

А оратор – высокий, кудрявый юноша, один из тех, кого они с Янисом Радзиевичем заприметили возле Волкова кладбища, – продолжал:

…Успех такой борьбы несомненен. Правительство вынуждено будет искать поддержки у общества и уступит его наиболее ясно выраженным требованиям. Такими требованиями мы считаем: свободу мысли, свободу слова и участие народного представительства в управлении страной. Убежденные, что террор всецело вытекает из отсутствия даже такого минимума свободы, мы можем с полной уверенностью утверждать, что он прекратится, если правительство гарантирует выполнение следующих условий…

Как все же удивительно складываются судьбы людей! Этого молодого человека ждут Александровский равелин Петропавловки, эшафот, а потом – посмертная слава в тени оглушительной, всемирной известности младшего брата, Владимира, такой, что сравнима разве что с известностью библейских персонажей и античных героев… Любопытно, а насколько правы те историки, которые писали, что если бы не казнь Александра Ульянова – то и младший брат пошел бы по стопам отца и стал добропорядочным губернским учителем? А что, сейчас, пожалуй, есть способ это проверить – всего-то и нужно, что сорвать идиотское покушение, которое планируют эти, в сущности, подростки. И тогда… тогда…

Впрочем, сомнительно. Это как наркомания – раз подсев на иглу террора и адреналина, соскочить с нее можно только в кресло какого-нибудь ЧК, в седло красноармейской лошади (то есть заняться тем же террором, но уже легально, открыто) – либо на тот свет с петлей на шее или пулей в затылке. Заключение, даже пожизненная ссылка не помогут: русские революционеры – те же эсеры или большевики, которым только еще предстоит выйти на сцену, – воспринимали тюремный срок как отдых от основной деятельности и на каторге не задерживались.

«А можно и помочь, – в который раз уже мелькнула мысль. – Делов-то на рыбью ногу: прикинуться американцем, борцом за свободу и изобретателем, всучить этим мальчикам-террористам кое-какую аппаратуру, ящик тротила, взрыватели… царю хватит с избытком. При здешней постановке охраны первых лиц – хватит непременно. В наше время банкира средней руки охраняют не в пример серьезнее».

Оратор умолк, и по комнате пошло шевеление: люди принялись передвигать стулья, барышни, возникшие из соседней комнаты, накрыли стол скатертью сомнительной свежести и выставили разномастные чашки вперемежку с корзиночками баранок и пивными бутылками. Принесли огромный самовар; многие закурили. Впрочем, кое-кто дымил и раньше – и это было дико Геннадию, привыкшему к совсем другим порядкам.

– Пойдемте, пан Геннадий, хозяева дома хотят с нами поговорить…

«Туда же, «хозяева»… – усмехнулся про себя молодой человек. – Дилетанты, сопляки – надо было быть писателем романтической советской эпохи, чтобы писать о них такие восторженные книги. Недаром тот же Савинков – не этим мальчишкам чета, настоящий академик террора! – отзывался о «Террористической фракции «Народной воли» с плохо скрываемым пренебрежением. Все это для них – игра. Даже сейчас – игра, хоть и кровавая, с пулями и динамитом. Кто-то из «бригадовцев» – кажется, дура-Вероника – рассказывал о нравах в среде ролевиков… вот с кем эти мальчики нашли бы общий язык!»

– Как быстро горит свеча… – произнес Александр Ильич.

Одна из барышень тут же отозвалась (Радзиевич представил ее как Ананьину, курсистку-бестужевку) – с придыханием, глядя на Ульянова преданными, чуть ли не влюбленными глазами:

– Свечей много сгорит, будет ли толк?

Александр встрепенулся и бодро ответил:

– Будет, непременно! – и улыбнулся курсистке.

Девица расцвела.

«Спорю на что угодно, – подумалось Геннадию, – девице пришел в голову некий пассаж вроде того, что «догорающая свеча – символ жизни Александра и его товарищей». Но как смотрит! А ведь как раз сейчас она вроде бы сошлась с Мишей Новорусским – и оба, кажется, раздумывают, стоит ли и дальше поддерживать связь с «Террористической фракцией»…

Впрочем, нравы в нигилистической, народовольческой среде были самыми вольными. Нравственное разложение и прочие «облико морале» – это придет потом, когда их идейные наследники захватят власть, – но сначала такие же вот барышни еще придумают теорию «стакана воды»…

«Ничего у них не выйдет, – решил Геннадий, вставая. – Хоть пулеметы им дай – навалят трупов без толку, а весь пар так и уйдет в свисток. Нет, долой эмоции; будем придерживаться плана – всем этим Ульяновым, Генераловым и прочим Шевыревым суждено сыграть роль дымовой завесы, отряда, наносящего отвлекающий удар, и погибнуть, маскируя настоящий, смертельный выпад». – И Геннадий точно знает, кто его сделает…