Принц шутов

Оглавление

7

— Тебя что, сейчас опять вывернет?

— Река перестала течь, да? — спросил я.

Снорри фыркнул.

— Тогда да. — И я, в виде подтверждения, добавил еще одну цветную струйку к темным водам Селина. — Если бы Господь создал людей, чтобы они по водам ходили, Он бы дал им… — мне было слишком худо, чтобы острить, и я повис на борту лодки и осклабился, глядя на серый рассвет, поднимающийся позади, — дал бы им все, что для этого нужно.

— Мессию, который ходил по водам, дабы показать, что именно для этого Бог сотворил людей? — Снорри помотал большой, словно вытесанной из камня, головой. — Религия моего народа старше, чем та, которую принес Белый Христос. Эгир владеет морем, и в его намерения не входит пускать нас туда. Но нас это не останавливает. — И он пророкотал песню:

Мы, ундорет, в бою рожденные,
Поднимем молот и топор,
От нашего клича боги да дрогнут!

Он греб дальше, напевая свои причудливые, лишенные ритма мелодии.

Нос у меня кошмарно болел, я замерз, был весь побит, и, когда мне удалось втянуть расквашенным носом воздух, оказалось, что воняю я немногим приятнее кучи дерьма, спасшей мне жизнь.

— Мой…

Я смолк. Произношение у меня было комичное: «мой нос» прозвучало бы как «бой доз». И хотя у меня были все основания жаловаться, это могло взбесить норсийца, а злить человека, способного прыгнуть на медведя, чтобы сбежать с ринга, лучше не стоит. Особенно если на ринг его отправил ты сам. Мой отец говорил: «Ошибаться свойственно человеку, прощать свойственно божеству. Но я всего лишь кардинал, а кардиналы — люди, стало быть, я не стану тебя прощать, а склонюсь к тому, чтобы побить тебя палкой». Снорри тоже явно не отличался всепрощением. Я снова жалобно застонал.

— Что?

Он оторвал взгляд от весел. Я вспомнил впечатляющее количество трупов, которые он оставил на пути к маковой плантации Мэреса и потом сюда — с учетом того, что был серьезно ранен в правую руку.

— Ничего.

Мы гребли дальше мимо садов Красной Марки. То есть я лежал и ныл, а греб, конечно, Снорри, и то он лишь немного ускорял наше передвижение, остальное делал Селин. Правая рука норсийца оставила на весле кровавое пятно.

Местность была зеленая и однообразная. Я, свесившись с борта, бормотал жалобы и то и дело блевал. Еще мне было интересно, как это меня угораздило проснуться рядом с нагими прелестями Лизы де Вир и в итоге оказаться в утлой лодчонке с громадным полоумным норсийцем, — а ведь и суток не прошло.

— У нас будут неприятности?

— Чего?

Я отвлекся от своих страданий.

Снорри повернулся по течению — там реку окаймляли деревянные мостки с привязанными к ним лодками. Люди копошились на берегу, проверяя садки для рыбы и починяя сети.

— С чего бы?.. — И тут я вспомнил, что Снорри очень далеко от дома, в стране, которую он видел разве что мельком, в окошко фургона, в котором перевозили рабов. — Нет, — сказал я.

Он фыркнул и отвел лодку к более глубокому месту, где течение было быстрее. Возможно, во фьордах ледяного Севера любой чужак — это дичь, а чужаком становишься в десяти метрах от собственного порога. Красная Марка все же была более цивилизованна — в немалой степени благодаря тому, что моя бабка приколотила бы к дереву любого, рискнувшего нарушить сколь-нибудь существенный закон.

Мы плыли мимо бесчисленных безымянных хуторов и городков, видимо как-то называвшихся, но ничем не отличавшихся друг от друга, поэтому я не мог и не хотел запоминать эти названия. То и дело полевой сторож, опершись о лопату, клал подбородок на костяшки пальцев рук и смотрел на нас с отсутствующим видом, как корова. Время от времени за нами метров по сто вдоль берега бежали мальчишки, кидаясь камнями и показывая голые задницы. Прачки стирали на камнях мужнины рубахи и поднимали головы, одобрительно присвистывая при виде гребущего норсийца. И наконец на пустынном отрезке реки, в пойме Селина, под палящим солнцем, Снорри остановился под огромной ивой. Дерево склонялось над ленивыми водами в глубокой излучине и закрывало нас своими ветвями.

— Вот, — сказал он, и нос лодчонки уткнулся в ствол ивы. Рукоять меча соскользнула со скамьи и звякнула о доски — клинок был темен от запекшейся крови.

— Слушай… Касательно бойни. Я…

Большую часть утреннего пути я провел, продумывая оправдания, которые не торопились сойти с языка. В промежутках между блевотиной и жалобами я репетировал вранье, но под сосредоточенным взглядом человека, по всей видимости более чем готового прорубить себе мечом выход из любой ситуации, я понял, что не могу. На миг я вспомнил, как он стоял и смотрел на Мэреса со дна ямы.

— Медведя побольше, значит? — Я вспомнил, как он тогда улыбался, и прыснул со смеху. Черт, ну как же это было больно! — Кто вообще говорит об этом?

Снорри усмехнулся.

— Первый был маловат.

— А второй — в самый раз, значит? — Я помотал головой, силясь не рассмеяться снова. — Златовласке хватило одного медведя!

Он нахмурился.

— Златовласке?

— Проехали. Проехали, говорю. И Джон Резчик! — Я втянул в грудь воздух и предался приятному воспоминанию о том, как сбежал от этого пучеглазого демона и его ножей. Веселье бурлило во мне. Я согнулся от истерического смеха, колотя по борту лодки, чтобы остановиться. — Божечки! Ты отрубил руку этому ублюдку!

Снорри пожал плечами, сдерживая очередную ухмылку.

— А не надо было лезть под руку. Когда Красная Королева передумала отпускать меня, она натравила на меня весь свой город.