Принц шутов

Оглавление

— Чего не спишь, Красная Марка? — спросил Снорри откуда-то из темноты.

— Мы еще в Красной Марке, норсиец. Называть кого-то по месту рождения имеет смысл только когда эти края уже далеко. И хватит об этом.

— Так почему не спишь?

— Я думаю о женщинах.

— А-а! — Тишина. Я уж думал, что он опять уснул. — О ком-то конкретно?

— Можно сказать, что обо всех — и о том, что на этом берегу их нет.

— Лучше думать об одной.

Я долго-долго смотрел на звезды. Говорят, они вращаются, но я что-то не заметил.

— А ты чего не спишь?

— Рука болит.

— Такая царапина? Ты же здоровенный викинг, разве нет?

— Мы такие же люди из плоти и крови. Надо промыть, зашить. Если все сделать правильно, рука будет спасена. Там, где река расширится, мы оставим лодку и пойдем по берегу. Я найду кого-нибудь в Роне.

Он знал, что в устье реки есть порт, но, если Красная Королева приговорила его к смерти, искать там помощи — чистейшей воды безумие. О том, что бабка приказала его отпустить и что порт Марсель — известный центр медицины, в школах которого уже почти три века готовят самых лучших врачей, я предпочел промолчать. Если скажу ему — это разоблачит мою ложь и выдаст, что я — архитектор его судьбы. Это было мне не слишком приятно, но всяко лучше, чем если он решит подровнять меня своим мечом.

Я вернулся к фантазиям о Лизе и ее сестрах, но в ночи мои сны подсвечивал костер, окрашивая их в лиловый цвет, и я видел сквозь пламя не агонию умирающих, но пару нечеловеческих глаз в темных прорезях маски. Каким-то образом я разрушил заклятье Молчаливой Сестры, сбежал из ада и унес с собой часть магии… но что еще могло ускользнуть и где оно сейчас? Вдруг стало казаться, что каждый звук в ночи — это медленная поступь чудовища, вынюхивающего меня во тьме, и, несмотря на жару, я покрылся холодным потом.

Утро обрушилось на меня обещанием знойного летнего дня. Хотя скорее угрозой, чем обещанием. Если, потягивая охлажденное вино, смотреть с тенистой веранды, как лето в Красной Марке раскрашивает лимоны на ветвях в саду, — это обещание. А если приходится день-деньской шагать в пыли, преодолевая при этом расстояния, которые на карте можно закрыть кончиком пальца, — это угроза. Снорри, хмурясь, смотрел на восток, перекусывая остатками плесневелого хлеба, украденного в городе. Он говорил мало и ел левой рукой, правая распухла и покраснела, кожа вздулась, как на плечах, но не от солнечных ожогов.

Над рекой витал солоноватый воздух, берега разошлись и превратились в грязевую равнину. Мы стояли рядом с лодкой; до воды, поглощенной отливом, было метров пятнадцать.

— Марсель, — показал я на дымку у горизонта, напоминающую темный мазок на сморщенном голубом холсте, там, где под небесами простиралось далекое море.

— Большой. — Снорри покачал головой. Он подошел к лодке, наклонился и что-то забормотал — несомненно, какую-то треклятую языческую молитву: можно подумать, эта штуковина заслужила благодарность за то, что не потопила нас! Наконец он закончил, повернулся и знаком велел мне показывать дорогу. — Рона. Кратчайший путь.

— На лошади было бы еще быстрее.

Снорри фыркнул, словно сама мысль об этом казалась ему оскорбительной. И на какое-то время замолчал.

— О! — сказал я и пошел, хотя знал лишь, что Рона где-то на севере и немножко к западу. О здешних дорогах я и вовсе не имел представления. Вообще-то, кроме Марселя, я едва ли припомню названия городов этого края. Несомненно, кузина Сера смогла бы в танце пройтись по ним, и груди ее при этом преодолели бы земное тяготение, а кузен Ротус даже библиотекаря занудил бы до смерти населением, промышленностью и политикой всех поселений, включая жалкие деревушки. Однако мое внимание было сосредоточено ближе к дому, на менее достойных целях.

Мы оставили позади широкую полосу возделанных заливных лугов и через холмы поднялись на более сухие территории. К тому моменту как земля стала ровнее, Снорри изрядно взмок. Похоже, его таки одолела лихорадка. Солнце скоро стало жарить просто невыносимо. Протопав пару километров, а может и все пять, по каменистым равнинам и жесткому кустарнику, мои ноги разболелись, сапоги жали, и я вернулся к теме лошадей.

— Знаешь, что бы нам не помешало? Лошади. Вот в чем дело.

— Норсийцы ходят под парусами. Мы не ездим верхом.

Снорри смутился — а может, просто так обгорел.

— Не ездят или не умеют ездить?

Он пожал плечами.

— Ну что там трудного? Держишься за поводья и едешь вперед. Найдешь лошадей — поедем. — Снорри помрачнел. — Мне надо вернуться. Я готов спать в седле, если конь принесет меня на север, прежде чем Свен Сломай-Весло закончит свою работу в Суровых Льдах.

И тут я понял: норсиец правда надеется, что его семья уцелела. Он считал, что этот поход скорее ради их спасения, чем ради отмщения. Месть — вопрос расчета, ее лучше подавать холодной. Спасение предполагает самопожертвование, готовность к опасности и прочие безумные вещи, которые совсем не по мне. При таком раскладе необходимость развеять связавшие нас чары выглядела еще более насущной. С этим надо было поторопиться: рука Снорри выглядела все хуже и хуже, вены потемнели, что свидетельствовало о распространении инфекции. Умрет еще у меня на руках — и придется на деле проверить мое мрачное предсказание относительно того, что будет с одним, если другого не станет. Я, конечно, врал, но когда я сказал об этом, то почувствовал: все не просто так.

Мы плелись по жаре, прокладывая себе путь сквозь сухой, душный хвойный лес. Много часов позднее деревья отпустили нас, исцарапанных, липких от пота и растительных соков. К счастью, мы вывалились из леса прямехонько на широкую дорогу со следами древней брусчатки.