Принц шутов

• Предыдущая
• 68/112
• Следующая

«Убить норсийца». Каждый раз, когда он это повторял, слова казались все более разумными. В конце концов, это спасет Снорри от знания о том, что его близкие мертвы. Все, что у него было до сих пор, — это долгий путь к худшей новости на свете. Разве он не приветствовал битву, словно старого друга, желая обрести смерть? «Убить норсийца». Я уже не понимал, кто из нас это сказал — я или Сейджес.

Я сидел в большом мягком кресле, глядя на язычника, выслушивая его истины. Сидел раньше? Все еще сидел? Теперь я сидел напротив него, а он стоял позади стула с высокой спинкой, пробегая пальцами по резьбе, словно перекладины были струнами арфы, из которых он мог извлечь мелодию. «Значит, ты попросишь его голову». Не вопрос. Эти кроткие глаза смотрели на меня по-отечески. Отец и друг. Хотя, видит Бог, не мой отец: того вообще мысль об отцовско-сыновних отношениях приводила в замешательство.

Да. Сейджес был прав. Я начал проговаривать вслух: «Я попрошу его…»

Из груди Сейджеса вышло острие меча. Не обычного, а такого, что сверкал подобно заре, подобно стали, раскаленной добела. Сейджес опустил глаза в изумлении, а острие продолжало выходить, покуда не показалось сантиметров на тридцать.

— Что?

Кровь текла из уголков его рта.

— Это не твое место, язычник.

Крылья распахнулись у него за спиной, словно его собственные. Белые крылья. Белые, словно летние облака, с орлиными перьями, достаточно широкие, чтобы поднять человека в небеса.

— Как?

Сейджес захлебывался кровью, которая текла у него теперь с подбородка.

Меч убрался назад, и язычник поднял голову, лицо — гордое и какое-то нечеловеческое, как у мраморных статуй греческих богов и римских императоров.

— Он — владыка света.

И клинок, мелькнув, снес голову язычника, как коса срезает траву.

— Проснись! — Это не был голос ангела, возвышающегося над трупом Сейджеса. Голос шел из-за пределов замка, громче, чем могло показаться возможным, достаточно громко, чтобы сокрушить камень. — Проснись!

Бред какой-то.

— Что…

— Проснись!

Я заморгал. Снова заморгал. Открыл глаза. Вместо темноты — рассветные сумерки. Я сел, все еще обмотанный простыней поверх мокрого от пота тела. Позади призрачно-бледных кружевных занавесок небо на востоке светлело.

— Баракель?

— Низкородный кузнец снов возомнил, что сможет запятнать повелителя света? — Баракель, похоже, издевался. Потом посерьезнел. — Я вижу позади него руку. С более смертоносным прикосновением. Синие пальцы. С…

— Э-это был ты? Но ты такой… в общем, такой зануда.

Я выскользнул из постели, все тело болело, будто я ночь напролет боролся с берберийской обезьяной. Комната была пуста, ангел снова вещал в моей голове.

— Я говорю голосом, который мне дал ты, Ялан. Я ограничен твоим воображением, мне придало форму твое тщеславие. Любая твоя ошибка делает меня меньше, а их много. Я…

Горящий край солнца оторвался от горизонта, заливая лес золотым светом. И тишина была золотой. Баракель наконец исчез. Я вернулся в удобное кресло, натянув штаны, но понял, что сидеть в нем не хочу. Я посмотрел на стул со спинкой и представил Сейджеса таким, каким он был в моем сне, с отрубленной, падающей головой. Он хотел, чтобы я отдал приказ об убийстве Снорри. Аргументы у него были вполне здравые, но, хотя за карточным столом я проиграл больше денег, чем выиграл, я провел там достаточно времени, чтобы понимать, когда со мной играют.

К тому времени как я умылся и оделся, на востоке день вышел на сцену, петухи запели, люди занялись своими делами, и за стенами Высокого замка проснулся город Крат. Робкий стук оторвал меня от размышлений у окна.

— Что?

— Это Станн, ваше высочество. — Пауза. — Вам помочь одеться, или…

— Иди и приведи сюда моего викинга. Мы позавтракаем в самом лучшем заведении.

Паж ускакал прочь, звук его шагов постепенно стих. Я сел на кровати и достал медальон. Пустые гнезда проданных камней смотрели на меня с немым упреком. Все верно. Правосудие слепо. Любовь слепа. Еще за один камень я смогу добраться до Вермильона в удобной карете. Еще одним расплачусь за вино и хорошую компанию. Еще два будут смотреть, как я уезжаю, как оставляю друга в могиле для бедняков и возвращаюсь на мелководье. Интересно, видел ли Баракель мою душу, когда смотрел на меня? Как она выглядела? Я каждый день продавал ее частицу, покупая себе возможность быть трусом.

— И все же, — сказал я себе, — лучше долгая презренная, наполненная удовольствиями жизнь, чем скоропалительный героизм и скоропостижная смерть. И лишь потому, что один человек обыгрывает другого, не следует считать, что это неверный путь для них обоих.

Я подумал о холодном Севере, вспомнил, какие ужасы рассказывал о нем Снорри, и вздрогнул.

— Ял! — Снорри заполнил собой дверной проем, а ухмылка заполнила его лицо. — После одинокой ночи на шелковых простынях ты выглядишь хуже, чем после ночи в «Ангеле», поборовшись со своим кусачим дружком.

Позади него в коридоре мялся Станн, пытаясь как-то обойти его.

Я встал.

— Пошли. Мальчик отведет нас туда, где мы сможем позавтракать.

И мы пошли за Станном, который трусил впереди, в то время как мы легко поспевали за ним шагом.

— Можно распорядиться, чтобы еду принесли в ваши комнаты, милорды.

Он сказал это через плечо, переводя дух.

— Мне нравится в компании, — сказал я. — И для тебя, мальчик, я — королевское высочество. А он… хаульдр. К таким следует обращаться: «Эй, ты!»

— Да, ваше королевское высочество.

• Предыдущая
• 68/112
• Следующая