Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Оглавление

115

Воспоминание о рыцаре придало ей силы. Но не сожалением, а, скорее, злостью на поспешное бегство Дю Шастеля. Вот сейчас бы и выслушать всё, что он хотел сказать при последней встрече! И не про Филиппа – Бог с ним – а о делах при дворе и в армии, где, судя по всему что-то идёт не так. Но мужество военное и мужество политическое – это далеко не одно и то же. В первом Танги силён, второе предоставил ей, и даже не попытался, когда понадобилось, разгрести придворную грязь самому – сбежал! Ну, что ж, от мужчин нельзя требовать того же, что может и должна уметь женщина. Ей бежать некуда, и даже пережив предательство, она должна где-то почерпнуть сил, чтобы продолжать начатое.

Но сначала Филипп.

Наказать? Или просто прогнать, чтобы на её счёт больше не заблуждался?

Герцогиня размышляла не более нескольких минут, потом вызвала секретаря, приказала оставить в комнате всего одну свечу и позвать к ней «того молодого человека из свиты графа Менского».

– Как вам известно, его величество ведёт победоносную кампанию и, возможно, двинется на Париж или Нормандию, – холодно сказала она, когда молодой человек пылко вбежал в кабинет. – Я считаю, что всякий рыцарь желает быть в эти дни возле своего короля, поэтому позволяю вам вернуться к армии. Отправляйтесь завтра же и, да поможет вам Бог.

Филипп часто заморгал.

– Я… Вы меня отсылаете, ваша светлость? Я чем-то провинился?

Мадам Иоланда оторвала взор от бумаг, которые держала перед собой, и посмотрела на де Руа, больше всего опасаясь что-то почувствовать. Но почувствовала только жалость и чуточку презрения.

– Нет, – сказала она, совсем не заботясь о том, чтобы это презрение скрыть. – Я стараюсь быть к вам внимательной, как всегда.

– Но ещё недавно вы говорили мне «ты». Зачем эта отчуждённость?

Мадам Иоланда уже не отрываясь смотрела на него.

– Тут вы правы, Филипп. Ещё недавно я позволила себе недостойно ввести вас в заблуждение и сейчас пытаюсь искупить вину. Эти победы, успехи, праздники после стольких лет безрадостного существования… Вы должны понимать – сошедшее на нас Чудо в лице Девы дало иллюзию, что чудеса теперь возможны во всём, и многие забылись… Но будни и все эти заботы, – она развела руками над бумагами на своём столе, – вернули нас в прежнее русло. Дела отрезвляют, заставляют опомниться. Мне по-прежнему приятно ваше общество, и я, наверное, в чём-то обделяю себя, когда велю вам вернуться. Однако, обязанности – наш крест. Они есть не только у меня. Возвращайтесь ко двору и хорошенько заботьтесь о моём сыне. Заодно отвезёте его величеству кое-какие документы от господина де Кюлана и моё письмо. Будет очень кстати, если вы окажете эту услугу, гонцы стали так медлительны в пору побед. Вероятно, тоже забылись…

Она улыбнулась с лёгкостью, которой сама от себя не ожидала. Совсем недавно страсть была такой подлинной и великой, но развеялась легко и быстро, не оставив после себя ничего. Совсем ничего, кроме сожаления о бедной испанской принцессе, так некстати решившей заполнить пустоту в своей жизни. Но даже это сожаление боли уже не вызывало. Страсть легко пришла, легко и ушла, значит, не её это было дело…

– Ступайте, сударь, – сказала мадам Иоланда снова опуская глаза к бумагам в руках. – Деньги, бумаги и моё письмо вам передадут завтра.

Филипп неуверенно поклонился.

– Если вы не сердитесь, мадам, могу ли я надеяться, что потом… совсем потом, когда ваши дела вам позволят, вы вернёте мне своё расположение и… и… доверие?

Герцогиня пожала плечами. Если бы он ушел сразу и молча, было бы куда лучше.

– Не теряйте времени, Филипп, – сказала она равнодушно. – Ни доверия, ни расположения я вас не лишала. Когда соберётесь, передайте моему секретарю, что готовы ехать… И прощайте. Дела не позволят мне принять вас ещё раз до отъезда.

Утром она даже не подошла к окну, когда услышала стук подков. Велела принести воду, чтобы умыться и занялась туалетом, с искренним безразличием к любопытным взглядам фрейлин. Спокойно встретила секретаря, готовая узнать о том, что бумаги с господином де Руа отправлены.

Но секретарь поразил её новостью о фактическом бегстве из Крепи к Парижу части войска во главе с Алансоном и Жанной.

* * *

Что может испытывать человек, затеявший какое-либо дело, потом ненадолго отвлечённый от него, а по возвращении узнавший, что дело его продолжили, но не так, не для того, для чего следовало, и вообще плохо? Само собой, он почувствует разочарование. А потом, в зависимости от силы этого разочарования, либо опустит руки, либо попытается что-то исправить.

Мадам Иоланда не смогла бы сразу чётко определить, чем именно так напугал её поступок герцога и Жанны – слишком много предположений следовало бы тогда принять за свершившийся факт – но он ей не нравился. А поскольку опускать руки она не умела, то, естественно, приняла меры, чтобы сначала и быстро во всём разобраться, а потом, по возможности, и исправить.

Первым делом велела послать за Рене. В отсутствие Танги только этот её сын оставался единственным, от кого можно получить толковые сведения обо всём интересующем и не бояться при этом подлого удара в спину. Затем она написала отцу Мигелю, требуя его возвращения, и постаралась, чтобы тон письма полностью исключал любые отговорки, ведущие к отказу. А потом привела в порядок собственные мысли, и вытащила и оценила без отупляющего безрассудства, всё то, за что цеплялась её мысль в пору любовного безумия.

Припомнилось многое. В том числе и постыдный эпизод с Рене, когда он пытался сообщить что-то о соглядатае, крутившемся возле Клод на турнире. Досада на себя, вспыхнувшая после этого воспоминания, опять едва не увела мадам Иоланду в дебри ненужного покаяния. Но она собралась. Удалившись в королевскую часовню, долго стояла перед алтарём, моля о понимании происходящего, и, в конце концов решила, что всякое испытание даётся не наказания ради, а для укрепления воли, и если Господу угодно было это её безумие, значит, следует не каяться, а искать, во имя чего оно было угодно? И, может быть, пришло уже время тихой и мирной Клод, о которой следует рассказать, хотя бы королю, явно напуганному славой воительницы Жанны?