Жанна д'Арк из рода Валуа. Книга третья

Оглавление

Матушка… Ах, нет, вот, пожалуй, матушка, кажется впервые в жизни ничего не требовала и никаких советов не давала, но и от этого легче не было… И только приближённые к трону священнослужители, будто смертельно чем-то напуганные, вполне отвечали своим видом и робким поведением настроению Шарля, хотя, что они могли теперь, когда главными действующими лицами стали военные?..

А тут ещё, как назло, в самый день переезда – когда казалось, что вся шумиха уже позади и можно немного подумать в покое и одиночестве – словно притянутое страхами дофина, пришло известие из Орлеана о том, что командующий Бастард – Дюнуа, маршал Сен-Север и капитан де Ксентрайль, с остатком воодушевлённого войска, пытались одним махом взять расположенную в долине Луары крепость Жаржо, и потерпели неудачу!

Поражение не бог весть какое страшное, но Шарлю его хватило, чтобы понять – время для переговоров, увы, не настало, сейчас его с этим не поймут. И в Лоше, первой чёткой мыслью, которую он, наконец, осознал, была та, что праздники кончились. Кончились вместе с ожиданием чудес. Жизнь, стянув с плеч радужную накидку, предательски задала свой вечный вопрос: «Что дальше?» и ждала ответа.

А что дальше?

Жанна твердит одно – нужно идти в Реймс и короноваться. Идти и короноваться!

Как будто это так легко!

Нужно пересечь полстраны, где каждый клочок захвачен, либо англичанами, либо бургундцами! А хватит ли Чуда на все те крепости, что стоят на пути?!

Созванный Совет ничего определённого не решил. Жанну, которая спешно прибыла из Тура, на него не позвали, посчитав, что воодушевлять здесь никого не требуется, поэтому «незачем и беспокоить понапрасну». Ла Тремуй предпочёл принять вид самый отрешённый, сославшись на то, что в военном деле понимает не много, но, «вот если бы мирные переговоры…». А матушка… эта всегда деятельная, мудрая матушка, снова лишь пожала плечами и посоветовала безоглядно верить в Божью милость!

Её затуманенный беспечностью взор напугал Шарля больше всего. Неужели теперь всё решать самому? Именно теперь, когда всё лучшее, что случалось с ним в жизни, словно собралось, наконец, в единое целое, но это целое шатко балансирует на тонком шпиле среди враждебного моря! Одного неверного движения хватит, чтобы не подняться больше никогда. И всё! Европа скажет: «Господь отвратил от него лик свой», а самому Шарлю останется только гадать, за какой грех это с ним приключилось?

– Божья милость? – переспросил он, подавшись к матушке через стол. – А не вы ли, мадам, уверяли меня в том, что Господь был милостив ко мне всегда, и те испытания, что Он посылал, тоже были милостью, но тайный смысл этих милостей смертным умом не постичь?

– Что вы хотите этим сказать, Шарль?

– Только то, что увязнуть в осаде под каким-нибудь Осером или под Труа, тоже может оказаться непостижимой Господней милостью! И, может быть, он снова решит меня испытать, подарив следующую победу, пусть не англичанам, но, скажем, Филиппу Бургундскому!.. Что вы так смотрите, матушка? Вы недовольны? Считаете, что я богохульствую? Но вот сидит сир Аркур, давайте спросим его, так ли уж я неправ, сомневаясь в своей способности постичь Господень замысел? Ответьте нам, ваше преподобие, что вы обо всём этом думаете?!

Кристоф Аркур, епископ Шартра важно раздул щёки.

До сих пор к нему редко обращались за советом. В придворной братии епископ был тем, что называется «ни то, ни сё» – достаточно родовитый, слишком осторожный и не слишком амбициозный, чтобы прибегать к помощи интриг. Месяц назад, после окончания процесса по признанию Жанны Божьей посланницей, он остался в числе воздержавшихся, и по сей день достаточно открыто сомневался в природе тех, якобы небесных голосов, о которых было заявлено. «Я не говорю, что нашего короля обманывают, но, возможно, Дева обманулась сама», – говорил он, играя интонациями так, чтобы не было понятно осуждает ли или по-отечески сожалеет… Но, в глубине души, епископ осуждал. Сам не мог понять, почему вдруг, но никак не верилось, что Господь со всем его могуществом, явил себя, вот так вот, запросто, обычной крестьянке! И явил не просто, не ради религиозного экстаза или какой-нибудь мелочи, вроде священного камня или святого источника, а ради дела, касающегося короны! Поэтому теперь, когда дофин к нему обратился, сир Аркур поспешил воспользоваться случаем, чтобы разъяснить на фоне королевских сомнений и свои собственные.

– С полным основанием могу сказать, что изо всех присутствующих здесь, ваше величество единственный, к кому милость и воля Господа нашего могут быть обращены непосредственно… Но, вы правы… как и была права её светлость, говоря, что особо любимых своих чад Всевышний испытывает строже других… Строже и мудрее. Ибо для простого смертного всякие невзгоды и болезни уже есть испытание, тогда как своему помазаннику Господь может послать в искушение и благость. Чудесное везение, небывалая удачливость… даже приход нашей Девы – всё можно считать испытанием Господним.

Герцогиня Анжуйская громко фыркнула и епископ притих. Но гневный взгляд, брошенный Шарлем на матушку, не дал ему потерять самообладание. Трудно сказать, догадался ли сир Аркур, что дофин панически боится открытой войны, или просто, чутьём искушённого царедворца понял его потребность в сомнениях, но, когда он заговорил снова, в тоне его уже звучала свойственная священнослужителям назидательность.

– Безоглядная вера в Божью милость не то же самое, что вера в Него самого, мадам. Милость и немилость Господа – понятия, определяемые людьми. Но кто поручится за верность определений? Сомнения его величества понятны и правомочны. И я бы назвал их более уважительными по сравнению с уверенностью кого бы то ни было в том, что Господь его любит…